предлагали величие без границ и пределов.
Искренне.
Я зажмурился. Ну почему, и причём здесь я?!
Зачем я вам всем понадобился, простой бродяга, избравший долю искателя приключений?
Почему вы не даете мне умереть, отказывая в последнем утешении отчаявшихся?!
В те горькие минуты, когда душа моя, брала своего обладателя за глотку и гнала прочь от благополучия, заставляя бороться за справедливость мечами оскорбленных!
Да, иногда мне хотелось надеть венец «как все» и перестать быть скитальцем, ибо я втайне знал: такого не может произойти никогда…
И не потому, что венец мне заказан.
– Ми—ир—рра… – разочарованно проворковал ветер.
Я вновь стоял на земле, а Гамаюн—Хумай, Голубь—Мира религии Христа, спрыгнув с моего плеча, вразвалочку заковылял прочь.
Орлиная стая ждала вожака.
Хумай – птица, предвещающая счастье в иранской и арабской мифологии, а также в мифологии народов Средней Азии – волшебная птица—феникс, или вещая птица. Одновременно термин означал вид птиц, определяемых, как птиц—падальщиков – сипы или грифы.
Считалось, что она делает царём человека, на которого бросает свою тень от крыльев. Имя «Хомаюн» в персидском языке означает: счастливый, августейший. Существовало поверье, что убивший птицу Хумай, умрёт в течение сорока дней.
Из-за цветущей мушмулы выскочил заяц.
Принюхался, вытягивая мордочку, и дробно рванул в лощину, где мне почудилась серая тень.
За ним вылетела добрая дюжина приятелей – длинноухих, с куцыми хвостами—пуговками; и зайцы скатились вниз по склонам, топча клевер—пятилистник, будто совершенно не нуждались в удаче.
Солнце полоснуло их семихвостой плетью, прежде чем зверьки успели скрыться от моего взгляда, и заячьи шкурки запылали в ответ шафраном, а на ушах блеснули серебром длинные кисточки.
Минутой позже в лощине раздался тоскливый волчий вой.
Он разрастался, ширился, тёк унынием, захлестывая окружающий меня Эдем. Истошному вою вторил барабанный перестук.
Невидимые для меня лапки колотили в невидимые стволы, полые изнутри. Барабаны деревьев гремели все громче, и вой звучал все громче, превращая день в ночь, а солнце – в луну, пока не оборвался на самой высокой ноте.
Я шагнул к спуску в лощину, плохо понимая, зачем это делаю – и споткнулся…
Степь раскинулась вокруг меня: степи, где пасутся стада белых баранов раскосых людей, и степи пустыни в оазисе, где смуглые народы в тюрбанах разводят отары черных баранов.
До самой Шины, на чьи великие стены никогда не поднимался враг.
Ноги вихрем несли меня по ковыльным просторам, заставляя петлять меж сопками, шуршать в озерном камыше, бешеным соглядатаем наворачивать круги вдоль крепостных стен… люди, кони, юрты и палатки, стада и табуны, башни и рвы. Все это предлагалось мне.
Бесплатно. И просто так.
– Нет! – выкрикнул, чувствуя, что теряю сознание. –