труда и планов по вылову… О перерыве на обед никто и не думал, я плелся последним, Василь и Михайло несли ругелю, хлопцы бовтали, а мне доверили мешки с рыбой, пополнявшиеся, надо сказать, веселее, и я, переложив оба мешка в левую руку, правой, за отсутствием хвоста лупил слепней, и шел следом за ними водою, где по колено в воде, где по пояс, и вдруг заметил, что несу один мешок, второго не было…
С мелкою – вот он, а с крупной – не было… Я оглянулся вокруг, и наверное, что-то такое вскрикнул, бо восьмеро глаз обернулись на меня, постепенно понимая: в руке у меня только один мешок, и той…
– Впустив?! – выдохнул Вася и они, бросив ругелю, двинулись восьминого ко мне, но не убили, а пройдя насквозь, стали шарить по дну, ногами-руками, и ничего не было, ничего… Они дошли до поворота и повернули, снова взглянув на меня, обратно, и солнце, сверкнув из темной и жирной воды, тоже, мол, как тут найдешь, в этой каламути… Кому ж доверили… Э-э…
– Ну что вам сказать? Я стоял… – «оплеванный», нет, берите выше…, или точней сказать – ниже… Не знаю… были ли у меня в жизни более позорные моменты? Когда коришь себя, вважаючи за непотріб? Считая себя каким-то мусором? сором? Наверное, были. Но тут добавилось что-то еще, будто подвел я не только себя, и не Васю, и даже не всех «городських», а больше, может быть – Реку? Рыбу?..
Что тут скажешь? Однажды, говорят, великий Амвросий Бучма без единого слова целых одиннадцать минут изображал унижение, стыд и боль – и зал плакал вместе с ним. Наверное, и мне, повествуя, следовало бы держать и держать эту позорную паузу, но читатель не виноват.
Короче, Вася меня спас. Нашел. Когда те уже, не глядя на меня, полезли на берег:
– Кажись… – нащупал ногой… и достал, поднял.
С тех пор прошло годков, наверное, с тридцать, но каждый раз, встречая Михайла на реке, а последний раз – уже седого, выплывающего лодкою из тумана, еще до рассвета, еще не видя лица, а только знакомую лодку, я здоровкаюсь неголосно, і відчуваю як в самісіньких куточках під сивими вусами ховає він посмішку, а мені, друзі мої, соромно, все еще неловко, и я, припоминая, покачиваю головой…
Если пойти дальше направо, за Опришковой хатой – еще одна, заброшенная, в непролазных кустах, а за ней уже и конец села и грунтовая раздолбанная дорога, которая через какие-то двести метров поворачивает к шоссе, но перед тем проходит мимо провалля — неглубокого, но заросшего оврага или окопа, о котором, как и о крайней хате рассказывали всякие истории, только поначалу казавшиеся небылицами…
«Була собі дівчина, і звали її Марічка, і був собі парубок, і звали його Прокопій. І покохали вони одне-одного. Але ж то було у давні-продавні кріпацькі часи, і тутешній пан Жирняк – чи то поляк, чи то турок – який мешкав у Зухвалівці, повелів схопити їх, а там і все. – На этих словах Яківна держит паузу и, поджимая губки, делает многозначительные глаза: – Ото так. (тобто дорослі розуміють, а діточкам знати