8-5-4493-2509-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Из всего присущего богам наибольшее мое сочувствие вызывает то, что они не могут покончить жизнь самоубийством.
Рюноскэ Акутагава
(Начало рукописи отсутствует)
(02.06.1076)
«… приходилось наблюдать и поступки, совершенно лишенные значения; и потому как мои собственные, порой, казались мне не более значимыми, чем шорох увядшего листа или пятно на солнце, да и то: для листа и солнца эти мгновения исполнены неких таинств. Какой же смысл в окружающей людей суете? Создаваемой людьми суете? Разве что редкие обрывки тишины, такие редкие, что их почти невозможно увидеть, еще заслуживают внимания. Но тишина рвется словом на невесомые кружева, раскрывается веером и тает. Если к ней вовремя не прислушаться, то можно сбиться с пути. Однако есть некоторые, счастливые, для которых чтобы продолжить свой путь, бывает нужно просто увидеть линию горизонта. Я мог бы посягнуть на их право творить чудеса, но для кого это будет иметь значение? Для того, кого придумал пословицу «Бедность не порок»? Кто пытается придать своему существованию больший смысл, наполняя его поступками, совершенно не присущими и не подобающими его положению и архитектуре морали? Пословицу бы переделать. Не порок, а порог. Можно остаться за этим порогом, можно скатиться еще ниже, но подняться выше, оставаясь истинно свободным – нельзя.
Тогда мне свобода представлялась равниной, днем стелившейся до самого горизонта, а ночью – кто как увидеть мог. Хотелось вскочить в седло и мчаться вперед, в холодный ночной ветер, от башни до башни. Мой старый учитель и друг, не осуждая этот бред юношеского воображения, воспринимал свободу иначе: как отсутствие причин ворчать. Так бывает, когда однажды человеку сильно подпортили жизнь, потому—то он и становится мягче к другим.
И так легко бывает переступить этот порог, словно его и не было, не было того, что соединяет человека с истоком, откуда он вышел. Как сейчас, я буду помнить начало и конец, но я не спрашиваю себя, почему пошел по этому пути; то, что было до пути, что будет после, меня и самого не волнует. Отрывки прошлой жизни будут преследовать, но человек всегда отмахнется от них, твердя себе, что не было этой жизни, не было воспоминаний и мгновений, которые сейчас кажутся давно позабытым сном. Какую тайну хранят в себе черные элионские скалы? На свете есть места, где люди умирают не от зубов и когтей, не от удушья и голода, не от обвалов и падений в расселины, а лишь оттого, что находят в конце. От самого знания, осязания этого знания и непринятия его. Вот – один из многих коридоров, пронизывающих массив насквозь и меняющих со временем свои формы, там, где время размывается, и своды заглушают эхо. Один шаг вперед, в каменную кладку – я бросаю вызов, я создаю новую легенду: отныне люди могут ходить сквозь стены. Стоит сказать спасибо той доброй воле, что мне не препятствовала. Ударов сердца не заглушить ничем, и я ощущаю их тем явственнее, чем сильнее стараюсь их не замечать. Чувство, возникающее при прикосновении к святыне, даже от созерцания ее, не вполне поддается описанию.
Мне казалось, я – в центре мира, или сам центр. Что происходит в этот момент? Что вселяет эту уверенность, а, точнее, самоуверенность в своих способностях? Интуиция не может открыть это, как разум не может объяснить: любуясь вечностью в собственном отражении, нетрудно потерять связь с настоящим. И все мои мысли теперь обращены к тому, что так упорно не дается в руки. И потому я оставил там, за черными хребтами, все, чем дорожил. Всевозможные напоминания о собственном «я». Мои несколько куцые воспоминания, самые лучшие воспоминания. Мои прикосновения к чуду.
Энтенн
(03.10.1076)
Искры, как разноцветные светляки, взлетают, взрываясь, разгораясь – и каждый миг их полета отдан, чтобы вызвать улыбку на чьих-то губах, только мерцающий шепот – вот что остается от них, когда крохотные осколки зеркального фейерверка, тая в душном ночном сумраке, наконец, сдаются и гаснут, нежными хлопьями опадая на траву, выложенные разноцветными камнями дорожки в парке, неподвижную гладь пруда. Как мало нужно, чтобы напомнить о радости – по незначительной причине, напомнить о сказке – и вновь в нее поверить; неужели лишь несколько разноцветных огней для этого нужно?! Кто-то провожал их восторженно—мечтательным взглядом, и улыбка неуловимой тенью то появлялась, то исчезала с лица, приходя лишь на то время, когда глаза были прикованы к новому снопу искр – для него и был фейерверк. Кто-то радовался как ребенок, хлопал в ладоши – и для него был этот фейерверк, но уже другой. Но не было ни одного человека, который стоял бы, скучая, без эмоций и был бы погружен в собственные мысли. Как же сделать собственное равнодушие к волшебству более незаметным? Я не вслушиваюсь в музыку, предпочитая стоять в стороне и наблюдать за парами, чем танцевать самому, хотя некогда именно последнее доставляло мне необычайное удовольствие.
Подле меня, прямо на траве, подобрав под себя светлое шелковое платье, сидит Ванда. Она держит меня за руку и нежно гладит