происходило дальше, Катя почти уже и не помнила. Образовалась в голове и в теле странная тупая вялость, как при высокой температуре. Когда видишь картинку, а смысл ее до тебя не доходит. Когда весь организм немеет и от всего кричащего и кругом происходящего равнодушием самосохраняется. Вот и она – равнодушно встала, равнодушно оделась. Под присмотром мамы начала собирать вещи в чемодан. Хорошо, Сонька догадалась Вахо на кухню увести. Хотя – какая теперь уж разница… Все равно теперь.
Потом они вместе с мамой с трудом застегивали молнию на чемодане. Молчали, пыхтели. Мама навалилась на него всем туловищем, и молния ничего, поддалась. Распрямившись и смахнув капельки пота с мокрого от стараний лица, мама с нарочитым грохотом покатила чемодан по дубовому ламинату. Зачем-то еще и в спину Катю подтолкнула, будто уничтожая попытку к сопротивлению. Опять же – молча.
Уже от двери Катя оглянулась, поймала взгляд выглянувшей из кухни Соньки – она там, по всей видимости, начальственного гостя кофе отпаивала. Никакого сожаления на Сонькином лице по поводу их бесславного расставания не было. Лишь взгляд поймал последний жест – Сонька выразительно покрутила пальцем у виска, мотнув подбородком в мамину спину.
В лифте ехали молча. Выйдя из подъезда, Катя сразу увидела отцовский голубенький «жигуленок». Отец открыл дверь, выскочил из машины, радостно заулыбался ей навстречу, но тут же и сник, почуяв по виду мамы недоброе, засуетился с чемоданом, укладывая его в багажник.
– Постой… А где твоя синяя куртка? – вдруг озадаченно спросила мама, прежде чем сесть рядом с отцом на переднее сиденье.
– Забыла – там, в шкафу, в прихожей… – вяло махнула рукой Катя. – Да бог с ней, с курткой, мам…
– Как это – бог с ней? Она, между прочим, денег стоит!
– Хорошо. Я сейчас принесу, – покорно развернулась в сторону Сонькиного подъезда Катя.
– Нет! Садись в машину! Я сама принесу!
Проводив квадратную материнскую спину глазами, Катя плюхнулась на заднее сиденье, захлопнула дверь. Отец обернулся к ней озабоченно:
– А что произошло-то, Кать?
– Да ничего, пап. Ничего особенного не произошло. Ты лучше скажи – откуда вы здесь взялись?
– Так это… Мама тебе вчера звонила весь вечер, а ты никак трубку не брала. Она переволновалась, ночь не спала… А как только рассвело, она меня разбудила и говорит – ехать надо! Сердце, говорит, беду чувствует. Ну мы и приехали… А в общежитии твоем сказали, что ты давно съехала. Ну мы тогда в институт, в деканат, мама переполошила там всех… Начали твоим бывшим однокурсникам звонить, и девочка какая-то назвала этот адрес. Вроде того, что ты давно уже здесь обитаешь. Зачем ты врала-то, Кать? Мама ж переживает за тебя…
– Ладно, пап. Тихо, вон она уже идет. С моей синей курткой. Заводись, поехали.
Всю дорогу до Егорьевска ехали молча. Лишь один раз мама обернулась к ней, окатила недолгим взглядом. И непонятно было, чего в этом взгляде больше – презрения или озабоченности ее судьбой. А может, всего было