не выбраться к свету… Сашенька не смогла даже заплакать – хотя и понимала смутно, что это доставило бы небольшое, но ощутимое облегчение – но слезы, она чувствовала, свернулись внутри – точно так же, как это бывает с кровью. И она шла вперед, будто окаменевшая, уже прекрасно зная, что идет не туда – но ведь нельзя же было просто лечь на дорогу и умереть без борьбы. Вторично за сегодняшние невероятные сутки ей захотелось остановиться, поднять голову и мучительно завыть – теперь уж она, несомненно, так бы и поступила, если бы не боялась, что на ее вой глубоко в ночи что-нибудь отзовется…
«Вау-вау-вау!» – раздалось недалеко впереди, там, где над верхушками деревьев небо казалось чуть посветлее. Собака! Сашенька прислушалась: вот отозвалась другая, и лай, как артподготовка перед боем, прокатился, будто по цепочке: деревня! Сашенька очень хорошо помнила эти внезапные деревенские собачьи концерты в ночи, когда один пес словно выступал в роли запевалы – а хор собратьев подхватывал боевую песню и уж пока не допевал ее до конца, остановить его не могло ничто…
Перепуганная и уставшая девчонка ускорила шаг, едва разбирая, куда ступает – и действительно скоро оказалась перед небольшой, дворов в пятнадцать, деревенькой, уютно обнявшей круглое темное озерцо, с деревянной церквушкой, строго взиравшей на избы с невысокого пригорка. «Гав! Гав!» – начался новый приступ у собак при Сашенькином робком вступлении в населенный пункт; где-то подхватила корова своим раскатистым «Ми-ир! Ми-ир!», и даже не вовремя проснулся чей-то петух и тоже счел нужным вставить для порядка свое веское и крепкое словцо.
От усталости, голода и потрясения Сашенька к этому времени соображала уже очень плохо, и ей хотелось только одного: убедиться, что на этой планете еще живут простые нормальные люди, с которыми можно поговорить на русском языке, и может быть, даже попросить у них хлеба… Почему подумалось именно о хлебе? Ведь могли бы дать и сыра, и мяса, и яблок… Может быть, потому, что странники – а Сашенька теперь, определенно, вполне относилась к этой вечной категории, имея даже котомку за спиной – просят всегда именно хлеба и копеечку. Последняя, впрочем, у Сашеньку была – но что проку от денег, если еды купить негде… Она постучала в первый же достигнутый дом, и ей отозвался женский голос – не из-за двери, а от окна. «Я заблудилась! Можно мне войти?» – крикнула девочка. «Пошла, пошла отсюда! – ответили ей. – Ишь ты, совсем уже не стесняются!». «Кого там несет?» – спросил из глубины мужчина. «Цыгане опять, спасу от них нет! Ты дверь-то запер, проверь!». «Со двора бы чего не сперли. Вот я их сейчас граблями!» – и за дверью угрожающе загремело. Сашенька не стала дожидаться, пока получит граблями по спине и, выскочив на улицу, понеслась дальше, но, не пробежав и десяти метров, была окликнута юным, почти детским голосом:
– Мальчик, ты к кому?
«Свои!» – восторженно подумала Сашенька и немедленно откликнулась:
– Я не мальчик, и я заблудилась!
– Да? –