колпаками и костюмами, а еще пузырями на палочках, – перебил его Герхард. – Вас ожидают глупцы, готовые руководить глупцами – то есть вами, если вы последуете за ним.
Его презрение было открытым, выставленным напоказ, и братья стали неловко ерзать на своих местах, оглашая свои сомнения и страхи, задавая все больше и больше вопросов. За их недоверчивыми перешептываниями стояли те долгие часы, когда они поднимали Герхардовы балки посреди студеного зимнего моря или, взбираясь по склону, тонули в бездонной трясине, норовившей покрыть их коркой грязи по пояс. Что же, и их труды теперь навеки будут погребены в глине, обратятся в ничто? Как смогут эти пресловутые каменщики отыскать твердую почву, если монахи ее так и не нашли?
– Необходимо передвинуть всю церковь целиком, – сказал как отрезал отец Йорг, и братия затаила дыхание. – Камень за камнем, балку за балкой…
– А почему бы не весь остров? – глумливо вопросил Герхард. – Дерево за деревом, дернину за дерниной? А то и все море, в котором он находится, или весь тот чудесный мир, который вы так мило изображали на стене, что у вас за спиной?
Братья одобрительно загудели – «почему бы не весь остров, почему бы не весь остров», – но вопросы по-прежнему возникали, рябью проходя по рядам и пробиваясь внезапными гребнями звука сквозь общий приглушенный гомон. Вопросы презрительные и вопросы исполненные сомнения. Вопросы любопытствующие.
Ну разумеется, думал Ханс-Юрген. Их блуждания по острову не имели ни малейшего отношения к обычаям, а совершались лишь из любопытства. За стенами монастыря лежал остров, но что находится за пределами острова? Сгорбившись, он внимал общему гулу, в котором многочисленные «зачем?» сомневающихся состязались с «а как?» любопытствующих. Зачем и как, зачем и как – вот что проносилось и кувыркалось по рядам монахов, и через этих своих полномочных представителей сражались друг с другом Йорг и Герхард, но Йорг проигрывал. Он это чувствовал, слышал. Равновесие было неустойчивым, шатким, но все больше сдвигалось в пользу Герхарда, убежденного, что им надо оставаться на месте. Между тем вопросы все множились, расширялись и углублялись, и Ханс-Юрген понимал, что это расширяется и углубляется яма, в которую все они провалятся, если только он не выступит сейчас против сомневающихся, чье хныканье становилось все громче и громче. И вот наконец он встал и услышал, как единственный отчетливый голос прорезался сквозь гомон, заставив монахов застыть в выжидательном молчании, и этот голос – осознал он внезапно – был его собственным.
– Как? – сказал брат Ханс-Юрген. – Верою в Господа нашего. А зачем? Затем, что наш приор об этом нас просит. Говорю вам словами святого Павла: «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет. Верою обитал он на Земле обетованной, как на чужой, и жил в шатрах с Исааком и Иаковом, сонаследниками того же обетования… – Все монахи обернулись на его голос. Увидев, что его слова отобразились на их лицах, он глубоко вздохнул и закончил: – Ибо он