во дворцах все еще почивают кардиналы. Хозяева таверн раздвигают засаленные занавески, и по всему городу поднимаются с постелей и соломенных тюфяков паломники. Облицованные травертином здания пялятся на мокрые от болотной жижи дворы. Святые места на все лады уговаривают самых ревностных верующих – их колени стерты до крови – подняться по Святой лестнице, и далее, и далее. Дворецкий стучит в двери тихо-тихо, торговка рыбой во всю глотку орет на еврея. На виа делла Боттеге-Оскуре, где утренняя жара уже прогрела туфовые плиты, торговцы редкостями расставляют свои палатки и прилавки перед мастерскими ювелиров. Солнце уже высоко, но сквозь повседневную суету и деловитость обитателей города проглядывает какое-то напряженное ожидание. Оно почти незаметно, однако оно есть. Ведь вся эта суета ничего не значит – так, способ время убить. Жители города чего-то ждут.
Дождь в июне? За последние два дня ливни превратили площади в озера, улицы – в ручьи, которые впадали во вздувшуюся реку. Под недостроенным еще куполом Святого Петра и на площади до сих пор стоят лужи. В северной части города, над пьяцца дель Пополо, превратившейся за эти дни в настоящее болото, клубится пар, на площади мычат коровы, и копыта их расползаются по грязи. Под навесом немецкой печатни, сгорбившись, стоят пастухи, молча глядя на свое вымокшее стадо, на то, как по грязище расползаются пятна коровьей мочи и навоза, порождая невыносимую вонь на припекающем солнце. Пастухи тоже ждут.
Ждут, пока жара хоть как-то не подсушит лужи и грязь, пока две основные артерии города не превратятся из болот, запруженных водой, в болота, запруженные людьми. Виа Лата и виа дель Пополо клином вторгаются в город и встречаются на площади, затем кустарник раздвигает их и улицы ползут дальше по городу, где пастбища перемежаются загонами для скота, скопищами лачуг, конюшнями и амбарами. Паломники, мелкие чиновники, орда ленивых торговцев – все они бредут по следам копыт бравых всадников, которые, несмотря на дождь, скачут туда-сюда, доставляют последние сообщения о продвижении посольства. Поначалу бедолага-пешеход пытается обходить лужи, но дорога становится все хуже, теперь это уже сплошная грязь, и люди топают по унавоженным лужам, чертыхаясь и с трудом вытаскивая башмаки. Вокруг их натруженных ног мухи описывают восьмерки, в нос шибает вонь: сердце города – это коровий навоз, козлиная моча и людской пот. К площадям-болотам стекаются людские реки, они становятся все полноводнее, площади забиты до отказа, а люди идут и идут. Продвигаться по вязким улицам просто невозможно, вот уже и все боковые проулки запружены, на балконах, в портиках редких, убогих домов, расчленяющих эту массу, толпятся люди и, пихаясь локтями, с трудом протискиваются вперед. Нетерпеливый город, подгоняемый светом и жарой, ломится на северо-запад. Огромные колеса вспенивают желтую воду Тибра, быки, вращающие их, тупо смотрят в спины хозяевам-паромщикам, паромы утыкаются в причалы, с них сходят торговцы фуражом и хозяева таверн, покинувшие свой привычный Борго,