и лишь индикаторы задумчиво перемигивались красным и зеленым в дальнем конце зала.
– Советник по религиозным вопросам очень хочет помочь в нашем общем деле, – негромко промолвила, наконец, Дарима и смиренно сложила руки в молитвенном жесте. – Простите, я немного вспылила. Но, боюсь, любая система, – продолжала она уже ровным голосом, – любой замкнутый мир для изучения, какой бы мы только ни ухищрялись создавать и набивать самыми изощрёнными кармосчётными машинами, – любая подобная задумка обречена быть изначально кармически несамодостаточной системой. Сиречь иллюзорной.
Штольм поправил очки на носу и уныло окинул взглядом говорившую.
– Да, – раскручивала маховик наступления на ортодоксов науки «советник», – при создании таких систем всегда будет иметься некая нулевая карма, учесть которую у нас нет никакой возможности. Слишком много обнаруживается различных «до того», которые мы не в силах принять в расчёт все до единого. Вот откуда и всплывает тот самый горемычный кармопроцент ёмкостью в 55 целых и ноль сотых!
– Ох ты? – несколько обалдело произнёс Гелугвий.
– Дарима, да у нас и нет цели измерить саму карму или, тем более, поймать её в мешок. Но у нас есть математические методы и опыт, описывающие её работу, и однажды мы приблизимся к 90% и тогда… – вдохновенно проговорил Штольм, но Дарима словно и не слушала его. Она выдержала паузу и устало, уже без экспрессии, выдала:
– Есть только один единственный способ учесть все детали «нулевой» кармы. Это самому выйти из круга причин и следствий. Обрести просветление.
– При всём уважении, товарищ советник, – заулыбался я, – если ты достигнешь просветления, то вычислителям это вообще никак не поможет, ибо программы и машины созданы непросветленными.
– Нет, это, конечно, звучит, – заговорил Штольм, попеременно искривляя губы в то в одну, то в другую сторону, – но мы же, всё-таки, учёные, и действуем соответственно и сообразно современным научным достижениям и представлениям о карме. Объяснение всему должно быть, иначе мир не смог бы существовать.
– Быть может, мир, каким мы его осязаем, не больше чем иллюзия нашего загрязнённого ума, – негромко произнесла Дарима, и лицо её отобразило отрешённость.
– Многие века науки против долгих тысячелетий духовного опыта, – подытожил Штольм. – Увы, мы пока так и не смогли найти точки соприкосновения этих начал.
Я встретился взглядом со Штольмом и слегка кивнул ему в знак согласия. Дарима снова смотрела в имевшееся и в Зале Макетов окно. Все несколько утомились, и в опустившейся тиши уже ни о чём серьёзном не думалось; сейчас уже трудно было поверить, что только что в этой комнате состоялся такой тяжёлый, эмоциональный разговор. А вот Гелугвий за всё время пребывания в зале почти не вступал в общую беседу. Никто не знал, какие стрелки важнейших рельсов переключились в его голове этот момент, и какие семафоры на неизведанных путях нейронных сетей памяти переменили сигнал