вина. Я спросил у него, с чего это он цветет и пахнет так, словно в казино выиграл. Он ответил, что, во-первых, не в казино, а в карты, во-вторых, не выиграл, а проиграл, а в-третьих, fatti i cazzi tuoi, что бы это ни значило. После чего принялся что-то подкручивать во чреве своего железного друга, напевая какую-то попсу о ночных тенях, ускользающих поутру, чтобы появиться с закатом.
Лишь когда я отошел, то понял, что напевает он на каком-то странном языке, похоже, из группы бантустанских. Ни хрена себе…
Пока я здоровался с Призраком, Тень встретилась с Дарией и Куинни. Они о чем-то весело переговаривались, но с моим появлением замолкли.
– Секретничаете? – спросил я. – Дария, а где Джинн? Призрака видел, он Цезаря полирует, а Джинн как вчера пошел с местной сетью разбираться, так его и след простыл.
– Здесь я, – отозвался Джинн, появляясь в сопровождении Бракиэля. – Чуть подзадержался, хотелось все-таки разобраться с тем, что я нарыл. Вчера мне, хм, времени на это не хватило.
– И как, получилось? – поинтересовалась Дария.
– Глухо, – вздохнул Джинн. – Апистия режет моих ботов, как котят. Под что я их только не маскировал – режет, хоть ты тресни.
– То, что ты называешь Апистией, на самом деле фича одного из бывших кураторов, – сказал Бракиэль, глядя куда-то в сторону. Мы уставились на него:
– Как это «бывших кураторов»? – спросил Джинн.
– Помнится, Лорд упоминал, что раньше их было больше, – сказала Тень. Я, хоть убей, так и не смог вспомнить, когда это было.
– Проект начинали Лорд и одиннадцать его учеников, – пояснил Бракиэль. – Из этих одиннадцати остались трое.
– А что случилось с остальными? – спросила Дария. Она еще не поняла…
– Неоконы. – Бракиэль сказал это слово так, словно сплюнул. – Те, кто боятся перемен.
Я вспомнил свой сон, который привиделся мне о моем прошлом: страшного мужика с разодранным лицом… все это исполнилось правдой, это событие снимал дрон Апистии. Больше всего меня удивило то, что Нике тогда было только десять лет, хотя во сне я видел ее взрослой. Но что-то в ней было уже тогда, что-то такое, что заставило банду отморозков разбежаться по канализации, как крысы.
А Апистия… я видел, что представляли собой мои ноги после «благословения» – обугленные, страшные, местами прогоревшие буквально до костей. Она приложила руку, и через две-три минуты раны стали затягиваться! Вот это я понимаю, сверхспособность, а не мой жалкий телекинез…
«У тебя есть еще и абсолютная память, – напомнила мне фича. – Как у Надин, кстати. Абсолютная память была первой ее сверхспособностью».
Наше общение, вернее, затянувшуюся паузу, прервало то, что корабль легонько вздрогнул. Вообще, я никогда не плавал не то что на подлодках, даже на надводных судах, и меня поразило то, что движение почти не ощущалось, словно мы были не на корабле, а на стационарной базе.
– Прибыли, кажись, – сказал Призрак, подошедший к нам незнамо когда. – Cazzarolla, ну, конечно,