снова очутился в родном Новгородском уезде в Бежецкой пятине, снова молод и беден. Будто спят они с братьями вповалку на полатях, а единственный их холоп Аноха, по прозвищу «праведник», принёс под дверь барской избы сшитый им из последнего куска холстины балахон и сплетённые из семи лык лапти-семерички – одну пару на пятерых. Надо как-то поскорее проснуться, чтобы эти немыслимые богатства ему, Андрею, достались, а то ведь не в чем в праздник Христов к обедне пойти…
Страх, похожий на удушье, навалился на него, а вдруг вперёд поднимутся братья: Иван, Поликарп, Роман, Иеремей… Вдруг не ему, а кому-то из них достанутся лапти и балахон…
Вскинул Андрей Иванович свою крупную, словно топором вырубленную, голову, усилием воли разомкнул непослушные веки и долго безумно таращился на увешанную шпалерами стену апартаментов, не в состоянии понять, где находится, что с ним…
Опамятовшись, не смог удержать восклицание:
– Приблазнится же такое, ай, детина! Скока годков прошло? Почитай поболе сорока, а всё полынь горькая мерещится!
Он потёр здоровенной, мужицкой пятернёй лоб, помотал головой, точно скидывая наваждение. Поправил сбившийся набок модный алонсовый парик.
Да, теперь даже представить трудно, что всё это с ним было. Было на самом деле. И ранняя смерть отца Ивана Алферьевича, представителя древнего княжеского рода, берущего начало от Касожского Редеди, да обедневшего вконец. И нищенское сиротство, когда приходилось хаживать с крестьянскими девками в лес по грибы да ягоды, чтоб с голоду не помереть.
Слава Богу, силушкой и проворством природа сызмальства не обидела. Тринадцати годков от роду он телегу вместе с лошадью один из болота вытягивал. Мог на спор на руках перенести здоровущую девку через огромную лужу. Девки любили его, что и говорить, любили! Тогда же, в тринадцать лет, он и плотские утехи впервые познал, с соседскими крепостными молодайками, которые его иначе как «Ай, детина!» и не кликали. И прозвище сие не от одного громадного роста происходило, а оттого, что умел он девкам угодить…
С тех давних лет и прицепилась к нему эта присловица, поначалу вызывавшая смех у окружающих.
Правда, соседям-помещикам, чьих крестьянок он пользовал за неимением своих собственных, вскоре стало не до шуток.
– Этак скоро в наших деревнях одни Ушаковы бегать будут… – злобствовали они на сластолюбивого соседского отпрыска и вздохнули с облегчением, лишь когда в 1704 году записался Андрей солдатом в Преображенский полк.
– Вот это левиафан! – воскликнул царь Пётр, увидав нового рекрута. Встал рядом, глянул прямо в глаза очами совиными. – А слабо тебе со мной силой померяться?
– Отчего ж слабо, государь? – не сробел Ушаков и глаз не отвёл.
Он не только в состязании по загибанию рук не уступил могучему царю, но и так же завязал узлом железную кочергу, заставив Петра Алексеевича восторгнуться:
– Ну, удалец, как бишь тебя…
– Ушаков, государь.
– Служи, Ушаков! Я тебя запомнил…
Ушаков