написана хлестко, и Зорге не удержался – углубился в чтение.
– Рихард, если у вас нет этого журнала, я подарю вам его, – раздался за спиной Зорге знакомый голос.
Рихард закрыл журнал и стремительно обернулся. Перед ним стоял Ходзуми. Он был все такой же, как и три года назад, не изменился совсем – невысокий, плотный, словно был сбит из одних только мускулов, с насмешливым и одновременно строгим взглядом – Зорге знал, что Одзаки смеяться и тем более подначивать, подковыривать кого-то насмешками не любил, всегда был серьезен…
– Ходзуми, – Рихард неверяще покачал головой, – мне хочется протереть глаза: вы ли это?
– Я.
Зорге шагнул к нему, обнял.
– Господи, как давно мы не виделись с вами, – пробормотал он неожиданно растроганно, ощутил, как внутри у него что-то потеплело, в следующее мгновение он увидел человека с настороженными глазами, который возник словно бы из ничего и теперь стоял рядом с гардеробщиком и колюче поглядывал на Рихарда, пояснил ему: – Мы несколько лет проработали вместе в Китае, а это, знаете, многого стоит… Ходзуми, приглашаю вас на чашку хорошего крепкого кофе.
– Не откажусь.
Они прошли в бар, сели в дальнем углу за небольшой чистый столик, накрытый двумя тростниковыми салфетками, Зорге заказал два крепких кофе, два рисовых пирожных и две стопки старого французского коньяка.
– Надо ли? – попробовал воспротивиться коньячному заказу Ходзуми.
– Надо. Мы не виделись три года. А за три года, бывает, исчезают не то чтобы люди – исчезают целые цивилизации.
– Одна стопка такого коньяка стоит целое состояние.
– А подо что же, Ходзуми, ветераны должны вспоминать свое прошлое? Под воду из городского крана?
Ходзуми неловко приподнял одно плечо – он всегда приподнимал одно плечо, когда чувствовал себя смущенно.
– Действительно, коньяк в токийском водопроводе не течет.
– Ваше здоровье, Ходзуми! – Зорге звонко чокнулся своей стопкой со стопкой японского журналиста, стоявшей на столике. – Поднимайте, поднимайте свою посудину, Ходзуми. Коньяк хоть и не прокисает, но когда его долго не берут в руки – портится.
Наконец Ходзуми взял стопку, улыбнулся застенчиво, тихо – у него была своя улыбка, ни на чью иную улыбку не похожая, и вообще Ходзуми Одзаки не был ни на кого похож, – покрутив стопку в пальцах, он произнес вполголоса:
– Прозит, Рихард!
Интересно, как Ходзуми отнесется к тому, что Зорге стал нацистским журналистом, что намерен вступить в гитлеровскую партию (не объяснишь же Ходзуми, что этого требует Москва), и вообще перед ним стоит задача занять в здешней немецкой колонии лидирующее положение. Вдруг это оттолкнет Ходзуми от Зорге?
Нужно все проговорить, просчитать и вообще встретиться в обстановке, где за ними не следили бы цепкие глаза сотрудников «кемпетай».
Ходзуми приехал в Токио на несколько дней по приглашению газеты «Асахи симбун», задумавшей