– на конференцию с ним приехали советники, идеологические прилипалы и, естественно, обычные прихлебатели, люди, которых бывает около всякого министра не меньше, чем мух подле кучи навоза, – окружение немедленно подсадило Гугенберга на трибуну, с которой тот не замедлил произнести воинственную речь. Текст министр читал по бумажке.
Два постулата из речи Гугенберга потрясли собравшихся. Первый – «Германии должны быть возвращены ее колонии в Африке». Второй – «Территории СССР и Восточной Европы должны быть доступными для колонизации с тем, чтобы на этих землях энергичная германская раса могла осуществлять великие мирные предприятия и применять великие достижения мира».
Странно, почему никто из присутствующих не швырнул в министра Гугенберга пару тухлых яиц или хотя бы не выплеснул в физиономию чашку кофе. Но этого не было, наоборот – министру аплодировали. Выходит, Европа согласна с тем, что предлагает этот «порядочный немец».
Оркестр тем временем заиграл печальную, хватающую за душу мелодию, на маленькую эстраду выдвинулся аккордеонист – невысокий, седой, с крепкими загорелыми руками, проворно пробежался пальцами по черно-белым планкам клавиатуры, похожим на длинные, хорошо ухоженные зубы, аккордеон послушно отозвался на бег пальцев горькими звуками, в просторном зале ресторана словно бы что-то дрогнуло, в пространстве произошло невидимое смещение, но хоть смещение это и невидимым было, а очень хорошо ощущалось. Зорге невольно задержал дыхание.
Только Всевышний знал, как сложится дальнейшая жизнь Зорге, больше никто, ни один человек – ни в Москве, ни в Берлине, ни в Токио, – но может случиться так, что он никогда больше не вернется в этот город, не увидит того, что видит сейчас.
В висках у Рихарда что-то защемило, голова сделалась тяжелой. Оркестр доиграл мелодию до конца, сидевшие в зале люди устроили овацию аккордеонисту, тот грустно улыбнулся в ответ, проехался пальцами по клавишам аккордеона, как по длинным планкам рояля, потом прихлопнул ладонью меха.
Через мгновение этот стареющий человек запел, и в ресторане словно бы теплее сделалось, уютнее – он умел петь так, что менялся даже воздух.
Хороший был тот вечер – последний вечер, проведенный в Берлине тридцать третьего года…
Но разлука, в какой бы колер ни была окрашена, всегда имеет один цвет – печальный.
Самый короткий путь в Японию лежал, конечно же, через Россию – по Транссибу в мягком вагоне скорого поезда во Владивосток, оттуда – пароходом в один из японских портов, – скорее всего, в Йокогаму, а из Йокогамы – прямая дорога в Токио. Но этот путь обязательно вызвал бы подозрение у японцев и у немцев – людей, которые побывали в Советском Союзе, обязательно брали под колпак. Хотя бы на короткое время, но брали: такой человек непременно должен пройти проверку, и пока какой-нибудь ответственный чиновник не поставит фиолетовый штамп, свидетельствующий о благонадежности, глаз с проверяемого не спускали.
Другой путь – длинный,