Хотен – и увидел, как стрела втыкается в снег, сажен десять до Радко не долетев, а в саженях двух в стороне. Тут стало ему совсем нелюбопытно, кто ее запустил, давешний лучник-трубач или какой другой городенский насельник.
Звякнули кольца поводьев рядом, гиканье, улюлюканье, конская возня, глухие удары копыт – это Хмырь поскакал, не боясь своей саврасой лошаденке ноги поломать, молодецки свесился с седла, выхватил из наста стрелу, завернул широкий полукруг по льду Тетерева, чуть не грохнулся вместе с Савраской, однако справился и помчался назад к дружине. Шапку, правда, при сем подвиге с головы сронил, так что пришлось парню спешиваться и поднимать. Стрелу отдал Хмырь децкому уже без всякой лихости.
Смотрел на эту возню Хотен, и пришло вдруг ему в голову, что если для него, человека пожившего, зимняя эта поездка – в лучшем случае лишняя, да еще и опасная докука, а в худшем – просто тяжела и неприятна, то для юного Хмыря она – замечательное приключение, счастливая возможность вырваться из нудного круга повседневных усадебных работ…
– Дружина… Рысью!
Отвязать доспехи Радко дозволил только через час, когда перестал тревожиться о погоне. Упрятали уже лишнее железо в переметные сумы и дружно ежились, провожая упущенное при переодевании тепло, когда Радко вспомнил о грамоте городенского князя. Вынул стрелу из переметной сумы и сунул Хотену:
– Прочитай, друже! А то у меня глаза…
Присмотрелся Хотен, а на стреле у оперенья берестяная трубочка ремешком примотана, крякнул и подозвал Хмыря. Пока тот, скинув рукавицы и за пояс их заткнув, орудовал ножичком и сматывал со стрелы бересту, спросил Хотен тихонько:
– Вроде князю твоему послано, а, Радко? Стоит ли любопытствовать нам?
– Не бойся, друже! Они ж и не знали, кто у нас князь… Читай! Вот только в сторонку от ребят отъедем…
Ухитрился Хотен, рукавиц-мохнаток своих не снимая, ухватить распрямленную Хмырем грамоту за края. Встал, чтобы солнце выдавленные буквы удобно осветило, принялся читать вполголоса. Читая, удивлялся написанному. Прочитавши же, плюнул и проследил за плевком. Тот не на лету замерз, а на снегу уже. Потеплело, значит.
– Да уж, – буркнул Радко. – Матерная брань только одна, и ведь даже не смешно.
– Стоило ли мучиться, грамоте учась, чтобы писать такую грязь? – удивился Хотен.
– Я ж говорил, пьяный человек. Сидит в мурье среди снегов, всех баб в городке познал, как облупленных, от них да от пива князька уже тошнит, морды дружинников своих видеть не может. Вот и задирает проезжих, желает остроумие свое показать…
– Отдашь ли сие князю Изяславу Мстиславовичу?
– Не стану я, – прогудел Радко. – Родичи они все, наши князья. Сегодня поссорятся, а завтра помирятся – и тогда ты же у них виноват окажешься, что ссорил. Да и нет там имени нашего великого князя Изяслава Мстиславовича.
Хотен хотел уже бросить грамотку Рыжку под копыта, да Радко ловко выхватил ее:
– Увидишь, пригодится еще дурная