недовольно сказал он. Бровь моя трепетнула в самый раз, чтобы показать: в школе с ним мы учились не так уж и недавно.
– Что вы имеете в виду – «бросьте»? – спросил я.
– Я имею в виду, давайте не будем играть в глупеньких мудозвонов.
Я рассмотрел возможности трех умных возражений на его одну реплику, но пришел к выводу, что не стоит беспокойства. Бывают времена, когда я готов перекинуться с Мартлендом словечком-другим, но сейчас время иное.
– И что именно, – здраво спросил я, – по вашему мнению, я могу вам дать из того, что, по вашему мнению, вы хотите?
– Любую наводку на дельце с Гойей, – ответил он тоном сломленного Иа-Иа. Я воздел ледяную бровь-другую. Он несколько заерзал. – Существуют дипломатические соображения, знаете ли, – слабо простонал он.
– Да, – с некоторым удовлетворением ответствовал я. – И я понимаю, как они могут возникнуть.
– Просто имя или адрес, Чарли. Да вообще-то что угодно. Вы ведь наверняка что-то слышали.
– И где тут вступит в действие старое доброе «куи боно»[8]? – спросил я. – Где широкоизвестный пряник? Или вы опять давите на старую школьную дружбу?
– Этим вы обеспечите себе много мира и покоя, Чарли. Если, разумеется, сами не ввязались в сделку с Гойей как принципал.
Я нарочито некоторое время поразмыслил, тщательно стараясь не проявить чрезмерной заинтересованности и задумчиво поглощая настоящий «Тэйлор» 1931 года, населявший мой собственный бокал.
– Хорошо, – наконец изрек я. – Немолодой грубоватый на язык парняга в Национальной галерее, прозывается Джим Тёрнер.
Шариковая ручка счастливо запорхала по уставному блокноту.
– Полное имя? – деловито осведомился Мартленд.
– Джеймз Мэллорд Уильям.
Он начал было записывать, потом замер и злобно глянул на меня.
– 1775–1851, – съязвил я. – Крал у Гойи постоянно. Но, с другой стороны, старина Гойя и сам был тот еще жук, не так ли?
Я никогда еще так близко не подступал к получению костяного бутерброда прямо в зубы. К счастью для того, что еще оставалось от моего патрицианского профиля, в комнату, неся прямо перед собой телевизионный приемник, как бесстыжая незамужняя мамаша – живот, уместно вступил Джок. Мартленд отдал пальму первенства благоразумию.
– Кха кха, – вежливо изрек он, откладывая блокнот.
– Сегодня вечером же у нас среда, понимаете? – объяснил я.
– ?
– Профессиональная борьба. По телику. Мы с Джоком никогда ее не пропускаем; там выступает столько его друзей. Вы не останетесь посмотреть?
– Доброй ночи, – сказал Мартленд.
Почти час мы с Джоком потчевали себя – и магнитофоны ГОПа – хрюканьем и ржаньем королей захватов в партере и потрясающе вразумительными комментариями мистера Кента Уолтона[9] – единственного на моей памяти человека, целиком и полностью соответствующего своей работе.
– Этот