для того, чтобы под лестницей под краном обмыть обувь от грязи, особенно в межсезонную распутицу и дожди, при переходе территории ДСЗ. А ночью вообще боялась этого необжитого помещения, пристроенного к цеху.
Поскольку коридор был бесхозным, в нём набирались пыль, тополиный пух, окурки. Войдя в него, Маша поняла, что мастер прикажет прибраться здесь. Уже в мыслях она собиралась бежать наверх к бункерам за инструментом. Чем быстрее уберётся, тем быстрей сможет освободиться. И на автобус она успеет.
И она на него успела…
Филипп, пройдя по коридору вглубь, с левой стороны коридора стукнул по предпоследней двери рукой, по одной из пяти, та открылась. Кивком головы показал – входи. Правая сторона коридора была глухой.
Маша вошла в комнату, небольшую, квадратную, некогда бывшая бытовкой для смежников строителей, после которых остались старые фуфайки, кирзовые сапоги с обрезанными на треть голенищами. Тут же на полу валялись ветки от березовых мётел, окурки. И подумала: придётся и тут заняться уборкой…
В комнате было тускло. Свет, падающий от окна, загораживали серая плотная бумага на нём и вторая наклонная галерея транспортёра, восходящая наверх на здание.
Ещё секундой ранее в Машиной голове шевельнулось что-то тревожное, и будь рядом с ней кто-то другой, а не мастер, она поддалась бы инстинкту самосохранения, и была бы уже где-нибудь в машинном зале возле Палыча, или в пультовой у Нины. А то и на третьем этаже за бункерами. Тут же был непосредственный начальник, и любая дикая мысль могла стать абсурдной, так как мастер имел право работницу приставить к любой работе на территории цеха.
Филиппу было тридцать лет, среднего роста, силен от природы и от упражнений, полученных в слесарной бригаде. И недурён собой. Брови густые, почти сходящиеся к переносице, из-под которых глаза срезали в душе женщин незрелый стебелёк устойчивости, и хоть не очень говорлив, однако же, в голосе звучали обволакивающие нотки. И Маша незаметно с интересом наблюдала за ним все эти месяцы. Но это был не более чем, подростковый интерес, или развивающееся бабье любопытство. Тем более тайное, никому неведомое.
Но Машенька ошибалась. Эти взгляды заметили. Нина вначале заревновала Филиппа. Но зная его не зависимый характер, смирилась. И даже стала подыгрывать ему, с интересом наблюдая за развитием событий.
– Чё, Филя, не девочку зуб загорел? – с язвительной усмешкой подначивала она. – Ишь, как напыжился.
– А тебе-то что, ревнуешь?
– Конечно. Боясь, мне не достанется, – натужно засмеялась.
– Ничего с муженьком доберёшь.
– Ну, муж-то само собой, а любовник тоже человек родной и в энтом деле не лишний.
– Не волнуйся, и тебе хватит.
– Только ничего у тебя не выйдет. Она Сашу любит.
– Ну и пусть любит. Я что, его отнимаю? Ты тоже своего Гришку любишь.
– Люблю.
– И меня?
– И тебя.
– Ох,