как иду по густому, высоченному бору, сам ростом с сосенку, и холодок стягивал кожу на голове. «Ты не заснул там, Серенька? – спросила мать. – Почему не поёшь?» – «Я смотрю», – сказал я. Мать снова запела. Однажды отец сказал, будто мать поет на ягоде, потому что трусит зверей. А когда поет – ей не страшно. Видно, поэтому отец отправил меня с бабами. Вот еще бы ружье оставил…
Я снова стал думать об охоте и так размечтался, что даже вздрогнул, когда услышал шорох у себя под ногами. Кто-то протискивался между кочек и пыхтел. Я раздвинул ногой осоку и обомлел: на земле сидел медвежонок, мокрый и чумазый. Первой мыслью было схватить палку и трахнуть его – добыча! Но медвежонок был такой маленький и жалкий, что я мгновенно решил поймать его живьем. Вот уж подивится отец!.. Я сдернул курточку и шлепнулся животом в грязь, накрыв медвежонка. Так мы ловили бабочек-капустниц на берегу. Зверенок трепыхнулся под руками и обиженно пискнул.
– Мать! – заорал я. – Медвежонка поймал!
От радости не хватило ни воздуха, ни голоса.
– Ох и вруша, – недоверчиво отозвалась Алька, но заспешила ко мне.
Звереныш брыкался и хрюкал под курткой, норовя выскочить.
– Мать! Поймал! – визжал я. – Идите сюда! Скорее!
Алька подбежала первая и выронила подойник с ягодой.
– Мамочки! – испуганно взвизгнула она и присела. – Он и правда кого-то поймал!
Мать выскочила из-за куста и, запнувшись о кочку, упала. Чуть неполное ведро брякнулось о землю, и ягода осыпала мои ноги. Эх, попробуй теперь собери ее из грязи! Столько трудов даром!.. Но мать почему-то не стала собирать ягоду, а на четвереньках подобралась ко мне и столкнула меня с медвежонка. Не успел я опомниться, как она выхватила мою добычу и крикнула:
– Сидите здесь!
И лицо ее почему-то побелело, нос заострился.
– Это я поймал! – отчаянно крикнул я и чуть не заплакал. – Я! Я!!!
Но мать, ничего не сказав, вскочила на ноги и побежала к увалу. Бедный медвежонок верещал в ее руке и колотился по кустам. Через мгновение мать скрылась, и только белые распущенные волосы ее остались стоять в глазах да слышалось поросячье повизгивание звереныша.
Когда я опомнился, мне стало горько и обидно. Теперь, конечно, будет считаться, что медвежонка поймали Алька с матерью и я тут ни при чем. Вечно так. Я найду тетеревиное гнездо, покажу Альке, а она кричит – я нашла! Я первая увидела! Или когда за грибами ходим – тоже…
– Куда его мать потащила? – спросил я, готовый реветь. – Это же я поймал!
– На кудыкину гору! – сердито сказала сестра. – Ты поймал…
Я понял, что и на этот раз будет так же, и моментально заплакал. Чего она лезет в мужское дело? Собирала бы свою ягоду и не совалась.
Алька так и не изменилась. Ни тогда и ни потом. Бралась только за мужское дело. Работала крановщиком, затем вообще выше всех мер – стала служить прапорщиком в Советской Армии.
И всегда оставалась при этом женственной,