буду только этому рада. Но… знаешь, с больных спрашивают меньше. Мне кажется, нужно ждать и терпеть – что-то будет.
Алекс тоже был в лихорадке, но иного рода – лихорадке нетерпения. Дотти потихоньку поведала брату всё, не скрыв от него свои страхи и догадки.
– Кажется, скоро изменится всё, – многозначительно проговорил Алекс. – И Кристофу не придется подписывать этот злополучный рескрипт.
Внезапная догадка поразила Дотти.
– Ты состоишь в заговоре? – прошептала она.
– Заговор существует, каждая собака если о нём если не знает, так догадывается. Но я не участвую в нём. И не знаю, кто участвует, не скажу наверняка, – Алекс казался отстранённым. – Одно могу сказать: его мне будет не жаль.
– И мне тоже, – промолвила Дотти.
Приезжал фон дер Пален. Граф Петер был необычайно весел, постоянно шутил с Дотти, сообщал городские новости и курьёзы, но когда дело доходило до чего-то серьёзного, то они с Кристофом под предлогом, что им надо обсудить “скучные военные и канцелярские дела”, уходили в его кабинет и запирались надолго, оставляя её одну.
…Кристоф благословил свою болезнь. Она списала всё, сняла с него ответственность за эту злосчастную экспедицию. Сейчас, когда опасность миновала, граф даже не пытался начать выезжать из дома. Доктор действовал в его интересах и тоже говорил, что нужно вылечиться до конца, иначе горячка может повториться и в этот раз оказаться смертельной. Так медик докладывал и государю, весьма негодующему на то, что его военный советник подозрительно долго болеет. Да и по вечерам у Кристофа ещё поднимался жар, правда, бреда больше не было, но сны снились слишком яркие.
После одной из бесед с фон дер Паленом граф пожалел, что не умер от этой болезни. Кристоф тому доверял как доброму дядюшке, почти как отцу – сам граф Ливен-второй имел весьма смутные воспоминания о родном отце, умершем, когда Кристхену едва исполнилось шесть лет, поэтому, как и многие люди, выросшие без отцовского влияния, он инстинктивно искал ему замену в мужчинах значительно старше его. И граф Петер поставил его в страшное положение, выход из которого Кристоф, как человек чести, видел только один. Самоубийство.
В первую их встречу, когда они заперлись в кабинете от глаз и ушей любопытной Доротеи, Пален сказал, глядя Кристофу прямо в глаза:
– Кристхен, я тебе всегда доверял. Ты балт, и я балт. Все видят, что вытворяет этот Бесноватый. Я догадывался, что ты не просто так свалился с горячкой. Я знаю, к чему тебя склоняли.
Граф Ливен усмехнулся горько и отвечал:
– Я готов костями лечь, чтобы не дать этому свершиться. А ведь казаки всё-таки пойдут в Индию. Меня уберут – Гагарин всё подпишет. И прощай, армия. Прощай, Россия.
– А ведь тебя не уберут, Кристхен, – тонко улыбнулся граф Петер.
– Да уж, конечно, – мрачно отвечал его собеседник. – То-то меня