графа Ливена на Дворцовой Набережной, три часа ночи.
Графу в эту ночь снилась всякая несуразица. Какой-то мрачный застенок, его распинают на пыточном колесе, шепчут: “Признавайся!”, и главным палачом оказывается фон дер Пален. Тут его старший товарищ и “змей-искуситель” голосом Адольфа прошептал: “Герр Кристоф… Там просят войти… Я уж и так и эдак… Срочно, говорят. Из дворца, говорят-с”, – и граф резко открыл глаза. Слуга тормошил его за плечо, пытаясь разбудить. Дотти тоже проснулась и прошептала, зевая: “Что там, Бонси?” “Плохие новости”, – сказал он, запахиваясь в халат. – “Вероятно, в крепость угожу”.
Тут же в спальню заглянул фельдъегерь и с порога выпалил:
– Ваше Сиятельство, Его Величество немедленно требует вас в Зимний.
– Прямо сейчас? – нахмурился Кристоф. – И почему в Зимний? Государь же в Михайловском?
Глаза у посланника государя были какие-то осоловелые. “Пьян как свинья”, – со злостью подумал невыспавшийся граф.
Фельдъегерь оглянулся. Увидел худенькую девчонку, свернувшуюся калачиком на правой стороне просторной кровати, и замялся.
– Я не могу здесь говорить, Ваше Сиятельство, – прошептал он, указывая глазами на Дотти.
– Иди сюда, – приказал граф, и посланец сказал ему на ухо:
– Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович… то есть, государь послал меня к вам.
– Что?! – граф не почувствовал запаха перегара. – Повтори-ка.
Тот повиновался.
– Передай государю, что я скоро явлюсь к нему, – повелительным тоном произнёс граф Кристоф и отпустил фельдъегеря.
После того, как посланец императора покинул спальню графа, Дотти немедленно спросила мужа:
– Ну, что он сказал?
– Чушь какую-то, – проговорил Кристоф как можно беззаботнее, но у него этого не вышло. – Мол, Павел Петрович ныне сильно болен и вместо него теперь Цесаревич, который требует меня в Зимний.
Дотти посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– И что всё это значит? – пролепетала она.
– Либо кто-то здесь сошёл с ума, либо это такая проверка на верность, – отстранённо отвечал её муж.
– А вдруг государь и вправду болен, и теперь… – осенило Доротею.
– Может и так, – муж как-то странно посмотрел на неё. Он думал: “А если они решили выступить сегодня? И у них всё получилось?” Эта мысль несколько приободряла его, но он был по натуре пессимистом и предполагал ныне самое худшее – государь пустил ложный слух о своей опасной болезни и об отречении в пользу сына, чтобы вычислить, кто в него поверит, и посадит всех клюнувших на приманку в Шлиссельбург или Петропавловку. Курьер, опять же, какой-то странный… Потом граф вызвал Адольфа, приказал запрягать сани, а сам пошёл одеваться.
– Ты поедешь? – спросила Дотти, казалось, прочитавшая все его сомнения по глазам.
– Что мне ещё остаётся делать? – пожал он плечами и отправился в гардеробную, но с порога вернулся,