событий. Нельзя прикасаться к пеплу – зола остаётся на пальцах; и здесь так же, я будто дотронулся до чего-то несправедливого, до чего-то неприятно загадочного. И вот мучаюсь от этого, не понимая, что же там такого плохого. И не понимаю также – это я уже совсем от мира необычного отвык и не воспринимаю каких-либо необычных событий или действительно что-то в этом такое есть?
Пока Арсений всё это говорил, он почувствовал страшный голод и поэтому, когда он посчитал, что ответил на вопрос родителей – а отвечал он с радостью, так как хотел всё рассказать, – начал есть свой ужин.
– Ну, не знаю. Нельзя всегда быть таким рассудительным. Мне кажется, твои мысли ничем не оправданы и зря ты переживаешь, – как бы успокаивая сына, проговорила Белла Алексеевна.
– Я тоже думаю так, – поддержал жену Фёдор Фёдорович. – Если у профессора не было никаких родственников, почему же ему просто не распределить своё наследство между определёнными людьми, тем более если эти люди его студенты. Ты, Арсений, зря мучаешься, нет здесь никакой несправедливости.
– Ладно, пока оставим, – проговорил Арсений, не желавший более в этот вечер об этом рассуждать. После чего, чтобы переменить тему, Белла Алексеевна объявила о приезде старшего сына и поведала весь свой остальной план. И вечер прошёл в обсуждении этого плана и самого приезда Георгия Сатукеева.
Часть вторая.
Дачные приключения
I
Белоснежные самолёты ревели своими мощными турбинами и, приземляясь или взлетая, разрезали холодный петербургский воздух могучими крыльями. Человек чуть больше тридцати лет возрастом, только что прибывший в Петербург, быстро шёл по серым плитам аэропорта, везя за собой большой, бежевого цвета, чемодан. Человек этот был высокого роста, худощав, одет в шерстяной синий свитер, под которым виднелся воротник рубашки; и, видимо, надевая такой наряд, он совсем не рассчитывал на холодную петербургскую погоду. Этого человека звали Георгий Сатукеев, но почти все обращались к нему по имени и отчеству. В этот день он вернулся из Швейцарии в Россию и намеревался пробыть здесь примерно месяц, о чём и сообщил матери около недели назад.
Георгий Фёдорович, приходясь братом Арсению, внешне совсем не был на него похож. Он имел глаза другого цвета, более вздёрнутый нос и тонкие губы нормандского типа, на его лбу уже появлялись длинные горизонтальные морщины, какие бывают у людей, много работающих и думающих, а также у тех, кто много времени проводит на солнце. В целом лицо его было очень открытым и почти всегда ярко выражало эмоции, царившие у него в душе: когда он был согласен с собеседником и, соответственно, доволен, то он ясно, но аккуратно кивал, взгляд его становился кротким, губы незаметно кривились в улыбке и всё его лицо сияло добротой. Если он не был согласен с тем, что говорили, то все черты его искажались в недовольных порывах, появлялись более заметные морщины, надувались щеки, а глаза