акцент, который, казалось, был акцентом человека, на самом деле его не имеющего, но для чего-то искажающего слова неправильным произношением.
– Из Швейцарии, – ответил спокойно Георгий Фёдорович, сидевший на заднем сидении.
– Ну и что же там в Швейцарии? Сильно отличается от нашего?
– Весьма и весьма сильно; можно даже сказать, совершенно всё по-другому: и люди, и дома, и нравы, – отвечал Георгий Фёдорович водителю с добротой и учтивостью; в голосе его звучали уважение и интерес, но в мыслях промелькнула странная насмешка из-за произнесённого слова «нашего».
– И где же вам больше нравится?
– Нигде! – с какой-то театральностью ответил пассажир. – Но вот парадокс: нигде не нравится, но везде хорошо: я странник, не ищущий приюта; я птица, летящая высоко и нейтрально смотрящая на всё происходящее и окружающее, – и Георгий Фёдорович начал улыбаться от того, что осознал, что собеседник вряд ли его поймёт.
– Вот как! А чем же вы таким занимаетесь, что позволяете себе летать настолько высоко?
Георгий Фёдорович очень удивился этому вопросу, почему-то желание не продолжать беседу охватило его, и он сухо ответил:
– Я дипломат.
– Интересна ли такая профессия? – спросил Марат Соломонович, явно не заметивший перемен в своём пассажире.
– Сравнить с чем-либо сложно; но эта, пожалуй, явно интереснее, чем развозить на автомобиле разнообразных граждан, – после этих саркастических слов Георгия Фёдоровича водитель наконец понял царившее в салоне недовольство и умолк.
В тишине они доехали до Гороховой улицы; лишь в какой-то момент Марат Соломонович включил радио, но тут же выключил, так как Георгий Фёдорович сразу сообщил, что у него болит голова от перелёта.
Он удивлялся потом этой перемене, которая произошла с ним во время разговора с этим мужчиной. Ведь он сам себя считал человеком спокойным, не порывистым, имеющим с кем-либо в общении всегда благоприятный и размеренный, располагающий к себе тон. Но в эту поездку недовольство всем миром, а в особенности бедным Маратом Соломоновичем, охватило его, и лишь когда он уже шёл по знакомому ему двору, это состояние прошло.
Дома была одна Белла Алексеевна, и она с радостью встретила сына, предупредив, чтобы он не печалился, что скоро придут и все остальные. Сама она пребывала сейчас в таком настроении, которое бывает у людей чего-то давно ожидавших и наконец это получивших, и которые от этого-то очень боятся испортить всё происходящее.
Белла Алексеевна повела Георгия Фёдоровича в его комнату, хотя он и так знал, где она находится, так как прожил в ней больше двадцати лет.
– Ну, какие же там новости в мире? – спросила у него Белла Алексеевна, идя впереди; ей не терпелось узнать всё, что происходило с Георгием Фёдоровичем за период, пока они не виделись.
– Погоди, мама, погоди. Дай хотя бы