здесь, – сказал я и полез вниз с подоконника.
Она стремительно переместилась к окну – скакнула, как кузнечик, – и протянула мне руку, холодную, мокрую и твердую.
– Ну и ну, – произнесла женщина, – ты кто?
– Теода, – ответил я. – Младший сын.
– А кто старший?
– Гатта.
– Новые имена, – вздохнула она. – А я – Бугго.
– Старое имя, – заметил я, решив быть вежливым.
Она прищурила белые глаза. Ресницы у нее тоже были белые, неестественно длинные и очень пушистые.
– Ты завиваешь ресницы? – спросил я.
– Да, – ответила она.
И мы с ней отправились бродить по дому.
Неожиданно я вспомнил, где слышал имя «Бугго».
– Ты – моя тетя. Ты подписала рекомендацию моей няньке.
Она резко остановилась, прямо посреди скачка, и вздернула плечо еще выше.
– А! – выговорила она. – Ну да! Она у тебя?
– Разумеется. В доме просто орава дармоедов.
– Она тебе нравится?
– Это как посмотреть, – отозвался я, не видя причин не быть вполне откровенным. – Она не может донимать меня нравоучениями – в этом ее несомненное достоинство. С другой стороны, на расправу она скора, и рука у нее тяжелая.
Услышанное ужасно развеселило Бугго, хотя не понимаю, что смешного было в том, что я сказал. Она мелко затряслась в безмолвном хохоте, а затем, поуспокоившись, изъявила желание повидаться с моей нянькой.
– Нет ничего проще.
И я свистнул. Дом вобрал в себя этот звук, некоторое время изучал его, а затем направил ровнехонько в то самое место, для которого он и предназначался: в ухо няньки, спавшей в передней моей комнаты с тарелкой на животе, где дремал в ожидании своей участи большой кусок вишневого пирога. Услыхав свист, нянька мгновенно пробудилась, быстро схватила пирог, сунула его в пасть и так, жуя, поспешила на зов барчонка.
Бугго и я увидели ее в конце галереи, где мы стояли, рассматривая гобелен с вытканной на нем картой Эльбеи. Бугго водила по нему пальцами, показывая, где побывала и каким путем добиралась до дома. Завидев няньку, Бугго сунула руки за пояс и косо откинула голову, а нянька испустила медвежье мычание и поскакала ей навстречу. Миг спустя они обнимались и плакали, причем нянька целовала Бугго руки и плечи, а та щелкала ее по макушке и сильно фыркала носом.
Затем, привлеченный суетливым шарканьем и новыми звуками, явно несущими в себе волнение, в галерею вышел и мой отец. Он остановился между картиной «Смерть Гнеты, убийцы Макетона», написанной в стиле «выспреннего правдоподобия» (любимый стиль дедушки, которому нравится, чтобы все было однозначно), и статуей «Прекрасная Астианакс», изваянной в духе «нового формализма», вследствие чего формы прекрасной Астианакс, которых было куда больше, чем следовало бы анатомически, размещались на ее теле в самых неожиданных местах. Мне эта статуя всегда представлялась древесным столбом, по которому ползают жирные улитки. Искусство