кассетки в отдельном конверте. – Видишь, одна большая, студийная, а другие можно на кассетнике крутить. Подожди, дай черкну тебе тут…
Он открутил колпачок паркеровской ручки, быстро нарисовал на конверте кораблик и написал: Тебе от меня. Потом подумал и прибавил: В.В.
– «В», в смысле, великий? – сказала я, зная слабость Вермана к таким словам.
– Конечно, – мгновенно согласился Верман. – Великий и великолепный. Да, и вот еще что… – Он порылся в своей записной книжке и выдрал из нее листок. – Вот, смотри… Это телефонный номер и адрес, тут написано, видишь… Чего ты отпрыгиваешь, я только поправил сережку. Вот, короче… сбила меня. Да, на «Менделеевской» выйдешь, первый вагон из центра, на выходе направо и прямо по улице пять минут. Школа сто двенадцать – теперь они ее зовут лицей, конечно… чтоб по-модному… Позвони для проформы, но они уже знают, что ты приехала. Директор – мировой мужик, я бы сам у него поучился, да они дураков не берут. Зовут Лев Николаевич.
И поскольку самое банальное незамедлительно пришло мне в голову и, очевидно, с Верманом случилось то же самое, то мы оба, не успев затормозить, сказали:
– Как Толстого.
9
Хотя, вообще-то, Лев Николаевич Гусев напоминал скорее писателя Бунина − в дореволюционный период, когда Бунин носил бороду.
В кабинете Гусева висела карта царской России, на краешке стола примостилась чернильница в виде спящего медведя, и всю стену напротив окна занимал книжный шкаф, светло-голубой, как гигантский пчелиный улей, и с висячим замком, который Гусев запирал на ключ, уходя вечером из кабинета. Шкаф был забит многотомной историей Карамзина, разномастным собранием русских классиков, литературными журналами и пухлыми, затертыми в честной научной работе словарями.
– Здрасьте, здрасьте, Анна Васильевна, – сказал директор, глядя на мои документы, которые я отправила ему по почте две недели назад по приказу Вермана. – Заходите. Что ж это вы одна из Косогоров приехали?
– С мамой, – ответила я, растерявшись, что он называет меня на «вы» и по имени-отчеству.
– А где же мама?
– Пошла погулять в Третьяковскую галерею. Сказала, что, раз это мое собеседование, она снаружи подождет.
Он хмыкнул в золотистую бороду и внимательно посмотрел на меня:
– Ну, раз ваше собеседование, то сами о себе и рассказывайте. А то Владимир Валерьевич в основном мне про музыку все чего-то объяснял… А у нас ведь не музыкальный лицей, а исторический, вы об этом знаете? И физруки строгие, это раньше спортшкола была… Какие у вас со спортом отношения?
– Увлекательные, – осторожно сказала я.
Исторический лицей или спортшкола – назовите как хотите, только пустите меня туда.
Впервые в жизни я испытала любовь к учебному заведению, причем любовь с первого взгляда. Кабинет Льва Николаевича, праздничный взрыв женского смеха в учительской, столовая, где меня поразили булки в шоколадной глазури, которые тускло искрились по краям сахарным маком,