Мама рывком сдернула с меня куртку и засунула ее в шкаф, который заколыхался от того, с какой силой она закрыла дверцу.
– И о чем ты только думал?! – Мышцы ее лица казались неподвижными, но в глазах и голосе плескалась ярость с какой-то плохо скрываемой обидой.
– Я говорил тебе.
– И что с того?
Она гремела посудой на кухне, делая нам обоим чай.
Я безучастно следил за ее резкими движениями, слушая, как она громыхала чайником, а чашки жалобно стукались друг о друга. Лоб начинал оживать и ныть. Я не боялся физической боли. С ней можно сладить, если отключиться. Иногда, как бы странно это ни звучало, я мог покидать свое тело. Я отправлял себя куда-то глубоко внутрь, в самое безопасное место на земле, которое находилось во мне. Там было спокойно и хранилось все самое настоящее, искреннее. То, что нужно спрятать, прежде чем это уничтожат другие.
Но сейчас приходилось быть здесь. Я слегка поморщился от всего происходящего. Ее лицо тоже дрогнуло.
– Тебя кто-то заставлял идти туда и бить морду кому ни попадя?!
Возникла пауза, во время которой я почувствовал, что сейчас уже можно высказать и мою точку зрения.
– Они же издевались над ним. Ни во что не ставили. И тут этот парад лицемерия! Каждый считает своим долгом уронить скупую слезу. Всем-то он дорог. Знаешь, что хуже всего? Притворство. Уважение после смерти. А при жизни они с ним как с дерьмом обращались. Повесился, так сразу заслужил вечер памяти!
– С чего ты взял? Может, они были искренними.
– Ты их не знаешь.
– Я работаю с отцом Яна. Мне кажется, они все обычные ребята, это ты весь утыкан колючками, тебе нужно возразить каждому встречному. Ты совершенно не умеешь общаться с людьми.
– Почему ты всегда защищаешь тех, на чьей стороне правила приличия? Как можно так зависеть от чужого мнения?
– И когда уже твой подростковый возраст кончится?! – с раздражением воскликнула она.
Чай был разлит по чашкам, но к нему никто не притронулся.
Над глазом все болело, и я чувствовал себя измученным как никогда. Меня вдруг охватило отчаяние, которое возникло во мне в тот момент, когда я покинул квартиру Саши в день его самоубийства. Оно рассекало все нервы и спрашивало меня страшным, бесполым голосом: «А что если ничего не выйдет?».
Что если я никогда не смогу выбраться из своей бесконечной меланхолии, комы длиною в несколько пустых тревожных лет?
Что если день, когда все изменится, никогда не наступит?
Раньше я говорил себе: надо просто перетерпеть этот дурацкий период, и потом будет легче. Мне казалось, что с возрастом я стану счастливее. Я был слишком стар для своих лет. У меня не получалось веселиться, и легче было быть серьезным, чем беззаботным.
Потому что у меня были заботы.
Но теперь опять появилось ощущение, что я совсем заплутал, что все координаты, которые я сам себе выстроил, сбились и я что-то делаю неправильно. Все глубже ухожу в лабиринт самокопания и все меньше чувствую мир и других людей.
А если я никогда не вернусь?
И