еще, мрак тя задери. Поранишься.
– Кошка твоя поранится, – привычно огрызаюсь я и в последний раз оглядываюсь на горы.
Незабывание
В самом начале нас было тридцать – мальчишек и девчонок-недолетков, купленных у обнищавших жителей Загорья. Уже через несколько месяцев не стало четверых. Трое парней не вынесли первого захода на Хмурую сторону, скончались на полу в корчах и кровавой слюне из прокушенных языков. Одна девчонка померла еще прежде – у нее оказалось неприятие к Пёрышку. Конечно, этого никто не знал, пока она его не выпила.
Ночью мы тайком пролезли в мертвяльню поглядеть, что осталось от девчонки, так мне потом много дней снилось ее распухшее лицо, свинячья шея и синие круги вокруг глаз. Я даже толком не помню, какой она была до смерти. В памяти всплывает что-то мелкое, тощее, с противно торчащими зубами.
Хотя на память я не жалуюсь, в отличие от остальных выучней.
У них самыми первыми воспоминаниями была обитель. И побои. Ни один из выживших выучней не помнил ничего, что было до ивовых лозин, которые оставляют на коже тонкие красные ожоги. После лозин были отполированные ладонями палки, от которых легко уклониться, если не зевать. Потом плётки. К началу третьего года обучения – сигили, мечи варкской стали, смертоносные, как мантихоры, и такие же быстрые.
А мне повезло: мою память недоубили, и в моей жизни было что-то до всего этого.
Запах пирожков с тыквой и молока с утренней дойки. Светло-карие в крапинку глаза, которые с любовью смотрели на меня из-под коротких выгоревших ресниц. Звонкий воздух летнего вечера, в котором звуки разносятся далеко-далеко. Речная вода, в которую так здорово плюхнуться с разбега. Костер на берегу и печеная репа, чернящая золой ладони. Густая собачья шерсть под пальцами, короткая, блестящая на солнце. Успокаивающий звук родных голосов. И даже объятия – мягкие, уютные, пахнущие мыльным корнем и сундучной пылью.
Сперва воспоминания очень отвлекали от лозин и палок, так что в начале обучения мне доставалось множество ударов, пинков и недовольного цоканья языком. И потому я не скоро научился ходить на Хмурую сторону – для меня солнечный мир не был так непримиримо враждебен.
Знаю, наставники думали, что я сдохну в числе первых. Но я наловчился справляться с картинами из своей памяти, чтобы они, всплывая перед глазами сами собой, не заслоняли действительность. И я выжил.
А вокруг меня постоянно умирали и пропадали другие. Трое парней спятили после второго захода на Хмурую сторону, и куда их потом дели – мы так и не узнали. Четверо выучней не захотели идти туда в третий раз, даже под угрозой сигилей варкской стали. И каждую зиму кто-нибудь непременно умирал от грудной горячки, хотя в обители было не так уж холодно.
Словом, спустя годы, когда пришла пора выходить в большой мир, нас осталось одиннадцать. Десятеро считали, что им несказанно повезло: в обители нам дали в руки ремесло, которое позволит не сдохнуть с голоду на траченых