к дешёвому, но новому, самим купленному. Время пришло более обеспеченное, с возможностью долго отсутствовавшего выбора, и массовая психология тоже изменилась: вряд ли кто-то из нынешних станет терзаться ностальгией по комоду из ДСП. Мне удалось всучить добротные костюмы Киры ассенизатору «из понаехавших», что приходил чинить унитаз, но от фрака с дырочками от лауреатских значков на шёлковых лацканах и концертных лаковых штиблет Дона мигрант отказался. Отнесла в церковь, там берут, пристраивают бомжам.
Вещей, обросших воспоминаниями, как днища кораблей ракушками, мне жаль. Люди вполне обойдутся без меня, а некоторые даже с облегчением, а вот вещи беззащитны перед новыми распорядителями их судеб. Терзает мысль: как будут жить сиротки? Кто будет пить из моей зелёной чашки, поливать мой нежный цветок на окне, смотреть в моё бездонное небо? Через вещи, которые много лет окружали меня, пытаюсь удержать в себе ушедшее время и угасающую любовь. Другим эти бесконечные мелочи непонятны, смешны, а правнукам станут уже безразличны, как нам безразличны погребённые под домами старые кладбища.
Всё правильно. Вечного нет ничего, вечно только то, что происходит сейчас. Просто вещи живут дольше нас. Вернее, могут жить, но живут ли? Когда их было мало, они высоко ценились, и шкафы XX века недалеко ушли от сундуков XIX. Нынешние людишки, особенно кто при деньгах, чтобы не лишаться мобильности – главной константы грядущего, даже квартиры и дома предпочитают арендовать, а не приобретать в собственность. Проще купить новый гардероб, нежели возить за собой прежний. Любые предметы производят в таком количестве и разнообразии, что хранить их бессмысленно и непрактично. Понятие «личные вещи» отмирает. Потомки с легким сердцем выбросят родительское барахло на помойку, и разорвётся печальная связь времён.
Но у меня цепкая память, я ещё не забыла, откуда что явились. За стеклом буфета стоит набор открывалок для винных бутылок, которые мы с Кириллом привезли из Чехословакии, была такая страна, а фаянсовую кружку с изображением Кипра купили позднее, на курорте в Пафосе. Хрустальный колокольчик он приобрёл из утилитарной надобности, чтобы заболев, я звонила, когда нужна помощь. Стекло хранит прикосновение его пальцев, его взгляд.
Зажигалка-пистолет – уменьшенная копия того, из которого Дантес застрелил Пушкина – парижское изделие, привезена некурящим Доном, как и белоснежный коралл из Австралии и коробка с изображением кенгуру – в ней фарфоровые шпажки, на которые я терпеливо нанизывала чернослив с оливкой, завёрнутый в полоску бекона. Шпажки осиротели, потому что двадцать пять гостей давно не собираются в нашем доме по праздникам или просто по весёлым выходным.
От моей бабушки, Натальи Христофоровны, осталась всего одна вещица, которой я очень дорожу: простенький фаянсовый молочник, каких уже не выпускают, потому что молоко хранят в пакетах в холодильнике. Аккуратненький молоточек с рукояткой, до глянца отполированной трудолюбивой ладонью, – рабочий инструмент дедушки, Дмитрия Андреевича.