я, чтоб людей из церкви-то прогонять? Если бульдогом на каждого, кто в церковь на экскурсию зашел, бросаться, так и вовсе никого не останется. И десять марок – большие это для него деньги или нет, он ведь запихнул.
Полночи учили, как его расспросить.
Все уверены, что он – залетная птица. Не следит, не знает. Так получилось, церковь моя ему приглянулась.
Полночи мурыжили, как из него вытянуть ранг, место работы, просили меня его к исповеди подтолкнуть, если уж подтолкнется. Надеются, больше информации выкачать.
А мне страшно.
Не люблю я такие игры.
Какой из меня партизан? Шпион из меня какой? И потом все это куда больше сборища бойскаутов напоминает, чем героические интеллектуальные шпионские игры.
Надеюсь, он не вернется больше. Не хочу, чтоб он возвращался. Может, действительно, просто из церкви выкину, но тут Сара перед глазами встает. Цацик. Вдруг, он знает что. Имею ли я право тогда не расспрашивать?
И еще боюсь – не дай бог в церкви его застрелят. Не Гестапо боюсь, не казни. Перед богом страшно. Ему отмщение, не нам. Агнешка, лиловая, как свекла, кричала – детей, Сару, может, он сапогами обхаживает, зубы передние выбивает, чтоб потом баб иметь, чтоб о блуде с бабами у алтаря договариваться, как я позволяю? И то верно. И у меня кровь закипела, пока я их полушепот слушал, но отсюда до расстрела, Кэти… Отсюда до из церкви погнать… Разве я без греха? А она – Иисус торгашей с паперти выпнул, а тут убийца. Может и так. Но ведь и распят Христос был с бандитами, и бандиты те в рай пошли. «Прости им, ибо не ведают, что творят». Так разве мальчишка этот ведает? На него погоны нацепили, языческими ритуалами притянули, вот он и играется, а у самого еще, небось, ветер в голове свищет. Может, и правда, что мне оправдать хочется. Так не лучше ли лишний раз оправдать, чем лишний раз распнуть?
И вообще – цирк один. Мало ли эсесовцев. Может, вообще адъютантик. Какой мальчишка перед девчонкой своей порисоваться не хочет – вот машину и достал. Ведь пиджачок – тоненький,
латанный-перелатанный. Польский почти. И сам тогда – худенький и несчастный. Несчастье, Кэти, ведь не подделаешь.
А из меня подпольных агентов строить, разговорами его завлекать… глупость какая. Чины мне разъясняли, учили, как ложь распознать. Мол, туда глаза – врет, туда – думает. Они, Кейтлин, считают, пожалуй, что я совсем слабоумный.
Может, и правы.
Может, так и хорошо. Со слабоумных не спросишь. А на исповеди хитрить – грязно.
Анджей мне все доказывал, что если он хитрит… а какая разница, если Иуда Иисуса предал, что ж теперь Иуду предать не предательство? Что за логика у людей! Что на других оглядываться, самому бы перед богом чистоту удержать.
Так и ворочаюсь, Кэтти.
Нас вспоминаю.
И наверняка зря ворочаюсь. Как оно в жизни бывает – наверняка, не придет больше, а если заглянет, то так – через полгода.
Спать надо.
Увидеть бы тебя во сне, как