грузовика. Водитель ни разу не отреагировал на ее присутствие, зато Моримото, похоже, подмечал каждое движение. Если она сдвигалась, то смещался и он; если кашляла – толкал плечом. Он словно слился с ней, с ее дыханием. Хана предпринимала неимоверные усилия, чтобы не смотреть на него, и не удержалась только однажды.
Он закурил, и огонек согрел ей щеку. Она повернулась, боясь обжечься, и взгляды их встретились. Он наблюдал за ней, проверяя, посмотрит ли и она. Хана не отвела глаз, изучая его лицо, и он выдохнул в нее дым. Она закашлялась, быстро отвернулась и снова уставилась в лобовое стекло.
Паром вышел в открытое море, и Хану замутило от качки. Нырнуть бы сейчас, очутиться в глубине океана, поплыть к дому. Перед ней возникло испуганное лицо сестры. Хана закрыла глаза. Она уберегла сестру от этой дороги в неизвестность. Пусть хоть ей ничего не грозит, и то хорошо.
– Как по-твоему, нас везут в Японию? – спросила девушка, сидевшая рядом.
Хана открыла глаза и поймала на себе взгляды. Вокруг лица, полные ожидания, но почему спрашивают ее?
– Не знаю, – виновато ответила она.
Девушки, съежившись, покачивались в унисон с паромом. Ей нечем было их утешить. В памяти всплыли рассказы односельчан. Никто из увезенных девушек не вернулся. Их скорбящим родителям не прислали мечей и благодарственных грамот. Девушки просто исчезли. До родины доходили лишь слухи, которые скрывали от оставшихся детей.
Вскоре после того как Хана стала полноправной хэнё, она подслушала на рынке приглушенный разговор двух женщин о деревенской девочке, которую нашли на северной стороне острова.
– Вся больная и умом тронулась после того изнасилования, – сказала одна.
Хана насторожилась, она толком не знала, что такое “изнасилование”, и подобралась ближе – вдруг разъяснится.
– Отцу приходится прятать ее дома. Совсем дикая… чисто животное.
Другая женщина скорбно покачала головой и опустила глаза.
– Никто на нее больше и не посмотрит, даже если чудом поправится. Бедняжка.
– Да, бедная девочка и бедный отец. Позор сведет его в могилу.
– Еще бы, такой удар.
Женщины продолжили причитать, но Хана так и не поняла, почему девочка одичала, а отцу грозит безвременная кончина. Вечером она спросила у матери.
– Где ты услышала это слово? – всполошилась та, будто Хана совершила невиданный проступок.
– На рынке, женщины говорили о девушке, которую забрали солдаты.
Мать со вздохом вернулась к шитью. Они сидели в молчании. Хана смотрела, как мать штопает купальные шорты. Иголка так и порхала, завораживая Хану. Погружение в море, шитье, стряпня, уборка, починка, огородничество – всем этим мать владела в совершенстве.
– Ты, наверно, сама не знаешь, что это такое, – пожала плечами Хана, не сомневаясь, что мать возмутится и ответит.
– Если скажу, то слов уже не воротишь. Ты правда хочешь узнать? – Мать не отвела глаз от штопки, и вопрос повис между нею и дочерью мрачноватым облачком.
Хана хотела. Она это заслужила. В конце