в этом наряде, Ваше Сиятельство, – не удержался граф.
– Вы мне льстите, Ваша Светлость!
– Так вот, кроме меня никто не знал, что этот бравый юнга, никогда не покидающий переднюю линию огня, на самом деле – женщина…
– Это было, должно быть, восхитительно, – не удержался актер Маркес.
– Должно быть, господа, – поторопилась вмешаться герцогиня. – Но давайте оставим этот разговор обо мне. Право, у нас есть много других интересных тем.
– А вы уверены в том, что чудес вообще не бывает? – как бы следуя просьбе герцогини, вдруг решил оживить разговор поэт Ириарте. – Возможно, мы просто слепы. Такая слепота свойственна всем великим империям, особенно в период агонии. Вспомните, как Цезарь презрел предсказание и отправился в Сенат?
– Ах, славный мой Ириарте, сравнение ваше, к сожалению, никуда не годится. Нашему королю далеко до Цезаря, а Верховной палате Кастилии[12] до Сената, – улыбаясь своей равнодушной улыбкой, с легким вздохом заметил герцог, вновь тем самым возвращая разговор в прежнее русло.
– Воистину, мой дорогой Ириарте, не кощунствуйте, – подхватила герцогиня. – Я не верю в божественное право королей на власть. Это право должно быть только у императоров и, разумеется, у герцогов, а не у таких мужланов, что пытается нами управлять сейчас. Кстати, господа, я недавно перечитывала Хосе Иглесиаса де ла Каса, упокой Господи его душу, и вдруг встретила одну эпиграмму, которая в связи с событиями последних дней прозвучала для меня неожиданно по-новому.
– Что за эпиграмма, Ваше Сиятельство? – сразу же заинтересовался Ириарте.
– Что ж, она сразу же запала мне в память, и для меня теперь совсем несложно прочесть ее наизусть.
– Прочтите, прочтите, Ваше Сиятельство, – раздалось сразу несколько голосов.
Герцогиня, любившая выступать в роли актрисы и считавшая себя не бесталанной, с чувством продекламировала:
Один хирург благочестивый,
От жизни ждавший новых благ,
Определить не мог никак,
Что больше принесет наживы:
Всеобщий мир иль пушек гром.
Но, рассудив, что в равной мере
Обязан Марсу и Венере,
Он успокоился на том.[13]
Действительно, эпиграмма весьма живо нарисовала напыщенный вид ликующего в эти дни ненавистного премьера, и все засмеялись, даже суровый Пепе Ильо.
– В равной мере обязан Марсу и Венере, – со смехом подхватил он ключевую фразу, явно намекающую на вознесшегося через постель королевы гвардейца.
– Дорогая, – шепотом обратился к супруге герцог Осунский, – эта книга пару лет назад была запрещена Святой инквизицией. За одно ее хранение…
– Ну что вы, дорогой, – с веселым смехом ответила герцогиня, заметившая напряженное ухо господина архиепископа, явно понимавшего содержание шепота ее супруга, – здесь у нас собрались только друзья. Не так ли, отец Антонио? – Архиепископ кивнул