не опаздывать на саундчек.
В свои тридцать шесть Марк не имел ни семьи, ни детей. Он был убеждён, что иметь потомство – естественная потребность лишь женщин, как продолжательниц рода. «Горящему инстинктом отцовства мужчине, – говорил Наумов, – больше просто нечего предложить миру, кроме собственного семени. Единственной страстью настоящего мужика должно быть его дело. Только ему он должен отдаваться, без отвлечений на биологические псевдопотребности, навязанные природой. Не звери чай». «А если отцовство и есть его призвание?» – спрашивал Гарик. «Тогда всё, тупик. Продолжатели человеческого рода никогда не будут двигать мир вперёд. Союз двух родопродолжателей – это либо мгновенная деградация, либо топтание на месте и деградация постепенная. На месте стоять не получится. Жизнь – как ледяная горка. Либо взбираешься на неё, либо вниз катишься. На месте замрёшь – всё равно вниз соскальзываешь. Если все станут рожать и никто не будет развивать, то однажды мы все снова проснёмся обезьянами. Моргнуть не успеем, как ещё и хвост вылезет».
В те годы для неформалов Градска источником информации о новых музыкальных явлениях служила «Программа „А“». Это была единственная нить, связывающая периферийных альтернативщиков, гранжеров, панков и металлистов в единую субкультуру.
Единственный в городе магазин рок-атрибутики носил название «Taboo». Там приобреталось всё: от заклёпок до косух. Там же, практически по закупочной цене, можно было разжиться CD-дисками и кассетами с музыкальными новинками. Владелец магазина был здоровенным бородатым мужиком чуть за тридцать. Он всегда молчал, беспрерывно улыбался, поблёскивая золотой коронкой во рту, и круглый год носил тёмные очки, как рулевой «МузОбоза». Никто не знал и не выказывал особенного живого интереса к его имени, и все звали Зи-Зи-Топом – это шло ему больше прочего. Зи-Зи-Топу это нравилось, и он благодушно сверкал зубом. Бывший афганец, он пользовался в неформальной среде не просто уважением, а едва ли не сыновьей любовью – молодёжь общалась с ним участливо, с какой-то трогательной бережностью.
Для неформального Градска «Программа „А“» и «Taboo» были необходимой отдушиной, некой системой поддержания и постоянного обновления микроклимата. Среди этой изоляции Марк Наумов был единственным в тусовке человеком, год прожившим в Петербурге, куда по старой памяти и благодаря таинственному невскому магнетизму ежегодно наведывался.
Он уехал туда сразу после увольнения из театра, в 1989-м, и сумел обосноваться в сквоте на Лиговке, который позже стал «Пушкинской, 10». До лета 1990-го перебивался с хлеба на пиво, а в августе, глядя на похороны Цоя, в зелени Богословского кладбища, решил, что пришла пора возвращаться на малую родину.
В родном пепелище тридцатилетний Наумов сразу стал культовой фигурой и легендой для подрастающего поколения грядущих контркультур.
Жил Марк один. По выходным дописывал романы Кафки, а по будням учительствовал и рок-н-ролльствовал. Он основал на базе