Осип Мандельштам

Немногие для вечности живут… (сборник)


Скачать книгу

в очаге веселых дров не жгут!

      Немногие для вечности живут;

      Но если ты мгновенным озабочен,

      Твой жребий страшен и твой дом непрочен!

1912

      Царское Село

      Георгию Иванову

      Поедем в Царское Село!

      Там улыбаются мещанки,

      Когда гусары после пьянки

      Садятся в крепкое седло…

      Поедем в Царское Село!

      Казармы, парки и дворцы,

      А на деревьях – клочья ваты,

      И грянут «здравия» раскаты

      На крик «здорово, молодцы!»

      Казармы, парки и дворцы…

      Одноэтажные дома,

      Где однодумы-генералы

      Свой коротают век усталый,

      Читая «Ниву» и Дюма…

      Особняки – а не дома!

      Свист паровоза… Едет князь.

      В стеклянном павильоне свита!..

      И, саблю волоча сердито,

      Выходит офицер, кичась, –

      Не сомневаюсь – это князь…

      И возвращается домой –

      Конечно, в царство этикета,

      Внушая тайный страх, карета

      С мощами фрейлины седой –

      Что возвращается домой…

1912

      Золотой

      Целый день сырой осенний воздух

      Я вдыхал в смятеньи и тоске;

      Я хочу поужинать, – и звезды

      Золотые в темном кошельке!

      И, дрожа от желтого тумана,

      Я спустился в маленький подвал;

      Я нигде такого ресторана

      И такого сброда не видал!

      Мелкие чиновники, японцы,

      Теоретики чужой казны…

      За прилавком щупает червонцы

      Человек – и все они пьяны.

      – Будьте так любезны, разменяйте, –

      Убедительно его прошу –

      Только мне бумажек не давайте –

      Трехрублевок я не выношу!

      Что мне делать с пьяною оравой?

      Как попал сюда я, Боже мой?

      Если я на то имею право –

      Разменяйте мне мой золотой!

1912

      Лютеранин

      Я на прогулке похороны встретил

      Близ протестантской кирки, в воскресенье.

      Рассеянный прохожий, я заметил

      Тех прихожан суровое волненье.

      Чужая речь не достигала слуха,

      И только упряжь тонкая сияла,

      Да мостовая праздничная глухо

      Ленивые подковы отражала.

      А в эластичном сумраке кареты,

      Куда печаль забилась, лицемерка,

      Без слов, без слез, скупая на приветы,

      Осенних роз мелькнула бутоньерка.

      Тянулись иностранцы лентой черной,

      И шли пешком заплаканные дамы,

      Румянец под вуалью, и упорно

      Над ними кучер правил вдаль, упрямый.

      Кто б ни был ты, покойный лютеранин,

      Тебя легко и просто хоронили.

      Был взор слезой приличной затуманен,

      И сдержанно колокола звонили.

      И думал я: витийствовать не надо.

      Мы не пророки, даже не предтечи,

      Не любим рая, не боимся ада,

      И в полдень