ловят ликующий треск зала, все без остатка отдавая мне одному. И кажется, без меня героиню никто бы никогда не освободил. Отзвук тех давних, бугульминских аплодисментов я пронес через всю свою жизнь».
Не знаю, читатель, как вам, а вот меня всякий раз дрожь пронимает, когда перечитываю подобные воспоминания Баталова. И понимаю, что человек этот имел в какой-то из своих замысловатых хромосом истинно театральный ген. И невероятно тяжелая жизнь его, вернее то, что мы зовем Судьбой, проводила его по самым извивистым и заковыристым тропам, оттачивая, закаляя и наращивая тот ген. Так формировался великий, гениальный русский актер Баталов.
Когда Алексей с матерью поздно ночью после очередного спектакля возвращались домой и садились чаевничать при свете тусклой керосиновой лампы, сын донимал ее просьбами разрешить ему играть на сцене. И всякий раз получал когда мягкий, а когда и жесткий «отлуп». Выходил расстроенный в сени и, таясь, долго курил там от досады. Мамина перестраховка была ему непонятной. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды шел спектакль Александра Островского «Последняя жертва». Нина Антоновна исполняла там роль вдовы Юлии Павловны Тугиной. А сын ее, как всегда, стоял на своем месте у занавеса. И вдруг мама, не договорив фразу, упала на стол, а потом медленно сползла на пол. К ней бросились все, кто был на сцене, включая испуганного сына. Зал зашумел. На сцену взобрался случайно оказавшийся на представлении врач местного госпиталя, сразу определивший: это – голодный обморок. Естественно, спектакль отменили. Дали его затем в выходной для театра день. Пришли зрители, у которых были билеты на прерванный спектакль, но еще больше тех, кто прослышал о голодном обмороке ведущей актрисы и режиссера. Яблоку негде было упасть – самая точная характеристика того зала. Актеры тоже чувствовали некую возбужденность и потому, наверное, упросили Нину Антоновну дать «добро» на «дебют» ее сына. И она согласилась. Алешка вышел на сцену как настоящий актер в роли лакея Прибыткова – Василия. Причем он играл вроде как бы и главного лакея. В спектакле действовали еще клубские лакеи Сакердон и Сергей. Но, как ни странно, особого восторга от воплощения мечты юный актер не испытал. Он банальным образом «перегорел», мучительно долго ожидая роли.
Зато, если так можно выразиться, режиссерский свой дебют запомнил на всю оставшуюся жизнь. Вот как вспоминал о нем: «В нашей труппе наиболее близким мне по возрасту был молодой актер Толя Ротенштейн. Я всюду таскался за ним хвостом и при всяком удобном случае давал ему дружеские, как мне казалось, «ценные» советы. Толя терпел мою назойливость. Более того, даже поощрял во мне всякие начинания на тему театральной жизни. Возможно, и потому, что во время спектаклей с его участием я верно служил сцене и ему. Толины роли, его успех и самостоятельность были предметом моей тайной зависти, к его работам я относился особенно ревностно и внимательно. В одном из сатирических скетчей Толя играл