же уйти, убежать от Елизаветы, и зная, что этого нельзя сделать иначе, как только смертельно обидев девушку, умоляюще произнес:
– Простите! Но я ничего не могу поделать… Это не в моей власти…
Елизавета, словно предвидя его побег, порывисто и властно взяла его за рукав, опустила на скамейку, присела рядом.
– Вы! Вы заставили меня это сказать! Вы! Вы измучили меня! Вы появились здесь… А потом… И все было бы замечательно… Разве я в чем-нибудь виновата? Разве есть в чем-то моя вина?!
Вскочила со скамьи и, наклонившись над Дмитрием, гневно возвысила голос:
– А теперь вы говорите, что вам жаль?! И как вы, сударь, прикажете мне теперь жить с этим? Объяснитесь же, прошу вас!
Он сидел перед ней, склонив голову, ощущая полное свое бессилие. Он, дамский любимчик, никак не мог подобрать слов, которых было бы достаточно, чтобы успокоить Елизавету, не ранив её, не оскорбив её сердца. Они никак не находились, потому что он не мог ни ослабить, ни усилить другую любовь, которая жила в нем самом, не оставляя иному чувству ни малейшего шанса.
Ему совершенно нечего было ей ответить.
– Оставьте меня! Оставьте меня… – не дождавшись от Дмитрия слов, сдавленным шепотом выдохнула Елизавета, словно в потрясении опустившись рядом с ним на скамью и сжав виски ладонями. И Дмитрию показалось, что в этот момент она заплакала.
В уже сгустившейся черноте сада резко вскрикнула, словно спросонья, гулко хлопнув крыльями, птица, и словно криком своим заставила Дмитрия решиться. Тихо поднявшись со скамьи, поклонился Елизавете:
– Прощайте…
– Стойте! Куда вы? Отчего вы решили, что я вас отпущу? Садитесь! – не заботясь о том, слышит ли её еще кто-нибудь, кроме Дмитрия, чрезмерно громко, как только что птица, вскрикнула Елизавета, заметно даже в темноте сверкнув глазами.
Дмитрий, страдая и от её признания и от некоторой театральности происходящего с ними, молчал.
Стоял, молчал и жалел её.
Жалел, что не в силах объяснить ей того, что в том, что произошло, его вины тоже нет.
Все случилось без его, без их воли.
И желал одного – уйти.
– Ах! Право, это невыносимо! – не выдержала наконец его молчания Елизавета. – Можете идти. Но не надейтесь, что я вас когда-нибудь прощу! Слышите? Вы!.. Подите вон! Я вас не могу более вынести!..
Торопливо шагая к имению, Дмитрий чувствовал себя мухой, счастливо выпутавшейся из липкой серой паутины. И жизнь тотчас бросилась ему под ноги прямой и широкой дорогой, по которой он заспешил до самых ярко светившихся в темноте окон барского дома, за которыми он надеялся видеть Анастасию.
На террасе прислуга сервировала стол. Дмитрий, не желая встретить никого из Крачковских, решился на дерзость:
– Доложите Анастасии о моем приходе…
Кровь пульсировала в висках.
– Так ее нет… Она уехала…
– Как уехала? Когда? – вскрикнул он резко, порывисто, точно упал в реку.
– Да не так давно… Около сумерек.
Оглушенный