ста тысяч франков, предложенных ей неким русским вельможей, против нее выступил с осуждением весь кордебалет.
– Никогда ты не станешь великой балериной, – заявили ей подруги.
И тогда она поспешила реабилитировать себя, но, следует признать, довольно любопытным способом. Спустя некоторое время, когда некий пылкий молодой секретарь посольства предложил ей свою жизнь, она ответила нежно:
– Все это только слова, мсье. Я уверена, что если я попрошу подарить мне ваш зуб, вы откажете мне в этом.
Молодой человек помчался к дантисту и вернулся к балерине с зубом в руке. А чтобы доказать ей, что зуб этот не был где-нибудь куплен, он открыл рот.
– Ах, бог мой, – воскликнула балерина. – Вы ведь ошиблись. Я же хотела нижний зуб!
Несчастный влюбленный упал в обморок…
Фанни Эльслер не походила на этих танцовщиц. Она не была падкой на деньги. Кроме того, она отличалась от своих подруг этаким изысканным языком, к которому приобщилась во время жизни с шевалье Жанцем, что поражала своими знаниями многих журналистов.
Она также довольно грамотно писала, что было большой редкостью для того времени. В качестве примера приведем ставшую знаменитой записку некой балерины своему любовнику:
«Наш рибенок у мир. Приди па раньши. Мине нада тибе видить».
Нет, Фанни Эльслер отнюдь не была заурядной танцовщицей.
А вот была ли она любовницей Наполеона II?
Историки, уверенные в том, что эта связь все же имела место, в первую очередь ссылаются на то, что герцог Рейхштадтский жил в Шенбрунне намного свободнее, чем это принято считать. Они утверждают, что он часто посещал балы, и цитируют высказывания графа Прокеш-Остена:
«Однажды он рассказал мне, что накануне вечером он с графом Морисом Эстергази, чей веселый нрав был так ему по душе, надев маски, отправились на бал, а потом пошли проводить графиню X…[43] и довели ее до самого дома, где собралось много гостей, которые там веселились и танцевали. Для всех гостей эти две маски так и остались загадкой, разгадку к которой знала одна только хозяйка дома. Герцог не скрывал, что совершил весьма легкомысленный поступок, но сказал, что не смог удержаться от искушения сделать что-либо для того, чтобы при дворе его не считали ни на что не способным. К счастью, про это никто не узнал, и в этом я смог убедиться позднее, хотя в то время мне это и показалось невозможным»[44].
Эта свобода, позволявшая молодому герцогу покидать дворец и волочиться за юбками, кому-то может показаться странной. Некоторые историки видят в этом один из главных элементов дьявольского плана Меттерниха. По мнению этих историков, австрийский министр, зная о слабом здоровье принца, якобы намеренно подталкивал его вести столь разгульный образ жизни для того, чтобы ускорить его кончину. Один из современников подтверждает это:
«Он с жадностью искал шумных удовольствий на балах, ночи напролет кружил в вихре вальса скорее утомительного, нежели сладострастного,