скрип, пригляделся и на ближайшем дереве увидел нечто продолговатое и большое, неуместно приделанное к ветке да мерно раскачивающееся, как затухающий маятник. А дерево прогнулось под тяжестью, и неопознанный предмет почти касался земли.
Вскрикнув от ужаса, который родился раньше узнавания, где-то вне пределов изможденного разума, Лука подался всем телом вперед, разорвал в клочья белесую завесу и очутился рядом со своей находкой. На худосочной ветке в петле висел Илья, изредка подергивая ногами. Юноша не пытался высвободиться, руки его болтались вдоль туловища совершенно безвольно, лицо было перекошенное, синее и вместе с тем блаженное, так что ноги двигались скорее не от желания спастись, а повинуясь банальному рефлексу.
Лука одной рукой обхватил сына за пояс, действуя молниеносно, но неосознанно, как в лихорадке, чуть приподнял его, чтобы ослабить натяжение веревки, вторую руку протянул вверх, к петле, но от сырости не смог ухватиться – на пальцах остались тонкий слой влаги и неприятное, шероховатое ощущение от соприкосновения с ребристой поверхностью веревки. Тогда обувщик приподнял повешенного еще выше (тот почти перегнулся через плечо своего спасителя, повиснув на нем наподобие восковой фигуры), снова вцепился в узел петли, рванул что есть силы, напрочь поломав без того коротко стриженые ногти, и наконец освободил жертву.
Илья рухнул на землю лицом вниз, безжизненно соскользнув с отцовского плеча. Лука тут же перевернул его, осмотрел синюшное горло, увидел, как по уголкам рта повешенного стекает пена, как рот этот чудовищно широко раскрывается в тщетных потугах возобновить дыхание. Такие же движения совершает рыба, полежавшая немного на суше – она уже умерла, но нервы ее все еще посылают изредка команду вдохнуть, ухватить воздух иссушенным ртом. И рыба хватает, хватает воздух, но глаза ее уже мутны, уже впали вовнутрь, увидев смерть и безотчетно желая спрятаться от нее в черепной коробке…
Сердце, впрочем, у Ильи билось. Лука, справляясь с приступами паники и глотая беззвучные слезы, начал оказывать несчастному первую помощь, приговаривая при этом севшим, сиплым голосом, который болезненной и невнятной волной поднимался откуда-то из самого нутра:
– Чего ж ты наделал, Илюша. Ну… чего же ты, а?
Илья в ответ хрипел, глядя на мир угасающим, слепым до всего взглядом. Ноги его и руки заходили ходуном, затряслись, вроде как от судорог – били, били по земле да расплескивали кругом себя воду, разбрасывали комья грязи. А пена изо рта литься не прекращала, и сам рот продолжал по-рыбьи раскрываться и проглатывать куски сгустившегося над болотцем тумана.
Потом юноша задышал по-настоящему, хотя со свистом – грудная клетка его стала ритмично вздыматься и опадать, подобно включенному садовому насосу. Вот только глядел он так же мертво и тускло.
Отец взвалил его на согбенную спину и потащил ближе к жилым домам. Почти сразу опять угодил в лужу, по колено, но хватку не ослабил