катастрофическое положение. Тот, кто в 1992–1993 гг. бывал в Прибалтике, мог видеть это собственными глазами. Но были и более яркие примеры. Абсолютно никакого сравнения с Россией не выдерживает ситуация, в которую попали Грузия, и особенно Армения, – там реально не было запасов продовольствия, отсутствовали тепло- и водоснабжение, энергообеспечение, не работал транспорт, т.е. вообще ничего не работало. Так как жилые помещения не отапливались, то горожане в этих республиках действовали как ленинградцы времен блокады. Они мастерили печки «буржуйки» и согревали квартиры теми дровами, которые могли добыть в городских парках и скверах. В отличие от Ленинграда, на окраинах которого было много деревянных домов (их разобрали на топливо в первую зиму блокады), в городах Закавказья деревянных домов нет, поэтому в печку шли полы и мебель. Стоит напомнить читателю, что Армения в течение трех с половиной лет находилась в реальной блокаде. Люди бросали дома и уезжали. Но ведь далеко не все могли уехать. Поэтому руководителю российского правительства вряд ли стоило так эгоистично и безапелляционно приватизировать трагедию распада СССР. Гибель империи (как и ее собственность!) была общенародной.
Морально-психологическую ситуацию, в которой оказались реформаторы, и прежде всего, идеолог российских реформ, оценить несложно. Можно по-человечески понять его, и понять его «не слишком комфортное» положение в своей стране. В этой связи показательно, что в одном из своих последних телеинтервью (В. Познеру) Е. Гайдар признался, что он знает о ненависти к себе большинства населения России. Жить под подобным морально-психологическим прессом – тяжелое испытание даже для очень смелого и очень решительного человека. Один из его ближайших сподвижников А. Нечаев потом это подтвердит: «Гайдар, конечно, понимал, что зачеркивает себе политическое будущее и взваливает на себя крест, который ему пришлось нести всю жизнь. Фактически он свел его в могилу»27. Можно предположить, что рефлексия ему была свойственна, чувство вины он все-таки ощущал. Проведенный контент-анализ его мемуарного текста «Дни поражений и побед» (1997) также указывает на то, что нравственная ответственность не была ему полностью чужда.
Его соратники – П. Авен, А. Кох и В. Машиц – свидетельствуют: «В 1991 г. приступая к реформам, Е. Гайдар хотел быть премьер-министром. Только! Поэтому 18 декабря 1992 г., когда Верховный Совет РФ выразил ему недоверие, он отказался остаться первым замом у В. Черномырдина»28. Но после завершения реформ его самовосприятие меняется. В 2007 г. в интервью А. Коху в журнале «Медведь» уже иной тон и сверхоткровенное признание: «Я как политик равен нулю»29. Анализ публикаций и высказываний Е. Гайдара в последние годы жизни дает основание предположить о нарастающем чувстве ответственности за произошедшее как источнике острого психологического дискомфорта.
Подобное предположение очень трудно, пожалуй, даже невозможно сделать по отношению к членам его команды.