многих раннесредневековых государствах, в частности в Королевстве франков. Он предполагал непременное соучастие всех наличных братьев в управлении государством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, создании королевств-уделов при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы (см.: 11, с. 501–502). По мнению В.Я. Петрухина, уже из событий начальной русской истории становится очевидной цель деления на «уделы»: единственной возможностью удержать под единой властью разные племена и их центры было утверждение в этих центрах представителей одной династии – создание «генеалогической федерации» земель (по терминологии В.О. Ключевского). Однако, как подчеркивает исследователь, эта «родовая» власть по сути была антиродовой и антиплеменной, поскольку архаичным родоплеменным структурам навязывался иноплеменный правитель. Власть княжеского рода оказывалась, таким образом, государственной властью – властью, стоящей над подданными и не включенной в архаичные догосударственные структуры; экзогенность этой власти, подчеркнутую легендой о призвании варягов из-за моря, осознавали все русские правители, вплоть до Ивана Грозного (12, с. 131).
Завершение процесса формирования политически единого Древнерусского государства историки связывают с установлением при Владимире Святославиче (980–1015) новой территориально-политической структуры, при которой восточнославянские земли оказались под непосредственной властью членов киевской княжеской династии (1, с. 76; 3, 86–89). В 988 г., вскоре после принятия новой религии – христианства, он поставил князьями-наместниками в главных центрах волостей своих сыновей, превратив тем самым земли русов «в некое подобие семейной фирмы», по выражению С. Франклина и Дж. Шепарда (21, с. 180). Тогда же берет начало и «лествичная» (или «очередная») система замещения княжеских столов братьями по старшинству (12, с. 169).
Реформа Владимира, как подчеркивает Н.Ф. Котляр, не означала разделение государства на 12 (по числу его сыновей) удельных княжеств, поскольку новые правители были лишь наместниками, которых киевский князь-отец мог свободно по своей воле перемещать из одной земли в другую. И этим они принципиально отличались от своих предшественников – племенных князей, прочно укорененных в своих землях, и часто проявлявших сепаратизм при очередной смене власти в центре (7, с. 83, 86–88). Но эта система власти была эффективной только до тех пор, пока был жив бесспорный патриарх большой семьи (21, с. 180).
С точки зрения А.В. Назаренко, разделы между братьями, являющиеся главной отличительной чертой родового сюзеренитета, нельзя рассматривать ни как симптом нарождающейся феодальной раздробленности, ни как способ централизации государственной власти на том основании, что политическая власть киевского князя над князем-посадником якобы помножалась на власть отцовскую. Такие противоположные точки зрения, пишет он, являются следствием непонимания различия между уделами эпохи родового сюзеренитета и уделами эпохи феодальной