боялась, что в доме из-за девицы возникнет раздор, ведь Аким Харитонович нравом крут, строг, не терпел вольностей. А тут старший сын подобрал девицу в чистом поле, нет бы – отвезти ее, куда положено, так он домой сподобился привезти! Эдак их уважаемый купеческий дом в ночлежку превратит, подбирая людей без роду без племени. В том, что девица безродная, Гликерия Сазоновна не сомневалась, иначе не очутилась бы с разбитой головой за городом. Что она там делала? А откуда одежда на ней не грошовая? Вдруг девка содержанка? И сынок на себя не похож: в сестры милосердия записался! Полотенце в уксусном растворе смачивал, ко лбу и вискам девицы прикладывал, ручьи пота сухим полотном промокал, а как требовалось поменять намокшую простыню с наволокой, на руки брал девицу и держал. Мать не понимала…
Аким Харитонович пожаловал точно к ужину, работал он много и сыновей приучал к труду. Прохор спустился в столовую, понял, что отец уже все знает, потому сразу, рискуя впасть в немилость, сказал:
– За доктором надобно съездить.
– Поезжай, – сухо разрешил отец.
Прохор хорошо его изучил: глаз не поднял, стало быть, не желал, чтобы старшенький узрел гнев в его очах. Однако разрешение ничего не означало, вероятно, буря ждала впереди, коль судить по суровому лицу отца. Аким Харитонович производил впечатление аскета – не в меру худ, со впалыми щеками, заросшими заостренной книзу бородой, с глубоко запавшими глазницами, отчего лицо казалось длинным и немного изможденным. Он скуп на слова, не суетлив, внушал семейству трепет. Только не Прохору, который достиг того возраста, когда родителей – святая святых – перестают бояться, тем не менее уважают, потому нечасто осмеливаются перечить им. Но уж если родитель переступит грань, перечат, и еще как. Когда б у Акима Харитоновича была уверенность, что найденная девица не помрет, не дал бы разрешения на доктора. Но, может быть, он заметил в лице сына готовность идти наперекор отцу, посему надумал промолчать пока, ибо спровоцированная непокорность дорого обходится – рушатся устои.
Идя к выходу, Прохор чувствовал впечатанный в его спину взгляд отца, не укоряющий, а изучающий, что, по всей вероятности, и оттянуло бурю. Он оделся, поскольку приказал запрячь лошадей много раньше, запрыгнул в сани, едва выбежав из дома, и взял кнут…
2
Неприличное предложение
Бубнов изучал Артема внимательно, с заинтересованностью, которую не выпячивал, но она подразумевалась, ибо паузу завесил он весомую. Бывший вор не шелохнулся ни разу и был похож на застывшую игуану – всю в складках, немигающую, будто вынырнувшую из доисторических времен, чтобы посмотреть, как устроен мир будущего, а он неузнаваем и чужой. Глаза Бубна огромные и круглые на безжизненно-сером лице, но, как странно, не было в них эмоций – ни одной, даже удивления. Скорей всего, находился он в некотором замешательстве, а через минуту Артем понял, что его не устраивало, но сначала услышал вопрос:
– Майор?
– Он самый, – ответил гость.
– Ты молод для майора. И для начальника молод.
Вот оно что! Действительно, ему всего тридцать один год и вдруг – майор.