поздно хмарь эта пройдет, но чего это будет стоить».
«Сознание величины событий очень смутно в народных массах, – писал С. Кондурушкин из Серноводска Самарской губ. 18 июля И.В. Гессену в Петроград. – Еще смутнее сознание опасности нашего поражения. Народные массы неподвижны и безвольны. Общество, не привыкшее к самостоятельности, в данный момент внушает мне меньше доверия, чем наше дурное правительство. Там есть хоть привычка “пасти стадо” и когда нужно “щелкать бичом”. Прошел год войны, а в стране нет даже самых общих единых сознаний, доступных и министру, и последнему мужику. Не верьте тем, кто скажет: нам все равно, пусть будут хоть немцы: это слова людей в раздражении на свое местное начальство. Планомерное осведомление об опасности этой войны могло бы в три месяца сделать Россию деятельной и единодушной».
Едва открылась сессия Государственной думы, как со всех сторон посыпались советы, как ей следует себя держать, какие начинания проводить в жизнь. Ожесточилась и критика каждого шага правительства.
«Гос. Дума должна говорить властным голосом, – писал Ф.А. Недоходовский из Ильинского Калужской губ. 20 июля члену Гос. Думы А.И. Шингареву в Петроград. – Всякие колебания гибельны. Избирательный закон должен быть изменен. Скажут – не время теперь, но разве лучше сражаться никуда негодным оружием, способным привести к Цусиме и Мукдену».
О своем тяжелом впечатлении от заседания Государственной думы сообщали и другие корреспонденты. Даже один из ее членов А. Ладыжин-ский писал 26 июля Е.Г. Ладыжинской в Зубцов Тверской губ.: «Я убежден, что нас совершенно зря вызвали в Гос. Думу. Дела никакого мы не делаем, да и делать-то нечего. Я по секрету спросил Поливанова, зачем нас собрали. Он ответил, что правительство опасалось раздражить депутатов, которые настаивали на созыве. Возможно, что Гос. Дума закроется раньше, чем все предполагали».
«Вернувшийся из Думы Щепкин вынес самое тяжелое впечатление от всей думской атмосферы, – сообщал Г. Алексеев в письме из Москвы от 27 июля к К.С. Алексеевой в Елисаветград. – Там царит полная растерянность; все думают только об одном, как бы поскорее разъехаться. Единодушия, конечно, никакого нет. А как только доходит до практических действий, так начинается полная разноголосица. Милюков не решает проводить в жизнь выставленные им лозунги. В результате правительство чувствует свою полную силу и ни на йоту не меняет своего поведения».
«Здесь видишь лучшие стороны русских людей. Земство работает во всю – честно и умно. Зато тоска берет, когда прочтешь в газетах, что делается в Думе, – жаловался неизвестный корреспондент в письме из Новгород-Северска от 27 июля к Л.И. Шварцману в Москву. – Если бы оппозиция была честна, она сложила бы полномочия. Слова, расшаркивания – а воз и ныне там. Автономия Польши в такую минуту – стыд. Национальные истории еще хуже».
Слышны были также жалобы на растущие препятствия общему патриотическому порыву со стороны некоторых