бесчинств и несчастий, подвести (теперь уже своего читателя?) к итоговой формуле: все романные происшествия служат одной цели – “ясно указать на уверенность писателя в полной неуязвимости своего героя”». Вот только эта уверенность, по сути, уникальна: «Только у Сервантеса могут проявлять себя такого рода мужество и такого рода доблесть [Sólo en Cervantes ocurren valentías de ese orden]». Погружение в «романное поведение» Сервантеса выводит Борхеса к совершенно особенной, открывшейся у Сервантеса художественной «этике», становящейся для Борхеса значительно более важной, чем иные открытия автора «Дон Кихота». Моменты этой современной художественной этики, всякий раз возводимой к ее первооткрывателю, будут (по большей части потаенно) присутствовать во множестве последующих текстов Борхеса, а Сервантес всякий раз будет возникать в некотором ореоле этической идеальности взаимодействия создателя и созданного, идеальной гармонизации повседневного обыденного мира с классическим вымыслом79.
Подобно тому как опыт «Аналитического упражнения» опосредованно соотносится с анализом формальных принципов (приемов) классического письма в «Допущении реальности», так и «Романное поведение Сервантеса» опосредованно связывается с эссе «Суеверная этика читателя», которое (в том же сборнике «Обсуждение»), намечая эскиз к образу читателя (важнейшего для Борхеса участника литературного процесса), одновременно прорисовывает контуры всего проблемного поля этически опосредованных отношений читателя – автора – героя80. И именно в «Суеверной этике читателя», критикуя и напрочь отвергая чисто стилистическое прочтение «Дон Кихота», Борхес начинет формировать концепцию какой-то принципиально несовершенной, «неправильной», случайной «классики», никоим образом не соотносимой ни со стилистической выверенностью текста, ни с его завершенностью, ни с возвышенностью, но сродненной с особой мудростью повседневного мировосприятия и мудрой простотой обыденного разговора81.
Вместе с тем (размышляя о Сервантесе, но и о Флобере, Э. По, П. Валери, Каббале, Лже-Василиде…) Борхес постепенно начинает создавать ореол парадоксального классика вокруг самого себя. В «Обсуждении» позиционирование себя как классика еще очень авангардно и вполне явственно самоиронично. Но и вполне серьезно: серьезно и обустройство своей авторской классической авторитетности, и оформление (именуемых классическими) принципов создания своих будущих текстов (именно этот парадоксальный классик примет непосредственное участие в формировании образа и голоса – интонаций – парадоксального, многосоставного фикционального «Борхеса»-повествователя, создаваемого на страницах «Пьера Менара…»).
Примечательно, что Борхес возвращается к размышлениям о классике сразу вослед «Пьеру Менару…», в 1941 г., одновременно с публикацией сборника рассказов «Сад расходящихся тропок» («El jardín de senderos que se bifurcan»), позднее вошедших в ставшие знаменитыми «Вымыслы»