себя в «мы».
Личность трагична, комичен и смеется безличный man. В самозванстве он торжествует. Это торжество man над личностью, торжество man за счет личности. Самозванческий смех утвердителен за счет кого-то другого. Как и все, что делается самозванчески.
Смех, как впрочем и безумие, не иррационален в том плане, что не противостоит разуму и рациональности. Он «невразумителен» для одного типа рациональности, «темен» для нее, но вполне разумен для другой. То, что в одном обществе безумно или смешно, – в другом – верх добродетели. Смешное, как и безумное, связано с самоопределением культуры – что в ней признается святым, ценным и нормой. Поэтому постоянный смех столь же противоестественен, как и постоянная серьезность. Без святого, без идеала не может быть смешного, как и нет святого без утверждающего его смеха – но об интимной связи святости, смеха и юродства – специальный разговор.
Поэтому об упоминавшемся смехе победителей, столь радовавшем А. В. Луначарского, в наши дни несколько иначе скажет Вл. Максимов: «Самое ужасное – это, что выросло поколение, которое научилось смеяться над тем, что было истинно, свято и серьезно. Не бояться научили, не любить или даже ненавидеть, а смеяться». В одной из телебесед «Пятого колеса» Вл. Бахтин увидел корни упадка культуры русского языка в литературе и – главное – в обыденной речи, ее засоренности вульгаризмами и матом – в затянувшейся карнавализации. Революция 1917 года принесла смену мест верха и низа культуры, святого и низкого. Ситуация, типичная для карнавала, но карнавал – дело временное, он кончается, и все возвращается на свои места. В советской же действительности этот карнавал затянулся. В нем раз за разом подвергались осмеянию и оплевыванию практически все ценности культуры. Что же удивляться, что выросло уже не одно поколение, не имеющее за душой ничего святого, своего, лишенное дома души (впрочем, и дома просто – тоже), но зато способное утопить в иронии практически все. Не одно поколение глумливых самозванцев, провалившихся в бездонную пустоту man.
Русская культура и особенно – литература внесли несомненный вклад в изучение смеха как существенной грани отношений людей. Они сделали смех во всем его разнообразии мощным инструментом исследования человеческой души и ее динамики, заклеймили надменно-холодный, цинически глумливый смех. Но жизненная практика российского смеха показательно нигилистична. Английский смех построен на языковой игре, французский – концептуален, игра ума, немецкий – ситуационен, игра положений. Их man безличен. Русский смех – личностно направлен, безапелляционно врывается в трагичность личностного бытия, беззащитного перед man. Да и российский man особенно коллективистски агрессивен к личности, способен и Христа на кресте осмеять. Показательны в этом плане и народный юмор и литературные эпиграммы – безжалостные именно к личности, в нее и по ней бьющие.
В книге еще будет специальный разговор о природе самозванства в российском и советском духовном опыте, причинах особой