последнее платье, вытаскиваю коробку и несу в свою спальню. Я уже заглядывала в нее. Когда у нас с Клодией был период «видео с танцующей кошкой Джоан Джетт», я любила вынимать эту коробку и изучать ее содержимое. Правда, с последнего раза прошло уже несколько лет.
Я открываю ее и аккуратно вытряхиваю на кровать кассеты, старые фотографии, неоновые листовки и десятки маленьких копий буклетов: Girls Germs, Jigsaw, Gunk. Я рассматриваю полароидную фотографию мамы, на которой ей всего на несколько лет больше, чем мне сейчас, девятнадцать или двадцать. Она одета в потертое платье в кукольном стиле и военные ботинки. В темных волосах виднеется платиновый локон. Она показывает язык фотографу, а ее руки обвивают шею другой девушки с темными глазами и пирсингом в брови. На маминой руке написано черным маркером: «БУНТ, А НЕ ДИЕТА».
Мама редко рассказывает о своей жизни до того, как она встретила папу, но всегда широко улыбается, когда вспоминает о том, как выпустилась из школы и поехала в Вашингтон на старой «тойоте», которую купила на собственные деньги. Именно там жили и выступали ее любимые группы Heavens to Betsy и Excuse 17. Эти девчонки играли панк-рок, выступали за равные права и издавали журналы для «новичков пера», которые называли зинами[4].
Они называли себя «Бунтарррки».
Моя мама тогда была дикой: у нее было выбрито полголовы, она носила черные ботинки Doc Martens и красила губы в фиолетовый цвет. По сравнению с другими мамами она легко обсуждает со мной сложные темы: открыто говорит о сексе и не очень переживает, если я ругаюсь матом при ней. Хотя мне все равно сложно принять то, что девушка на фотографии и есть моя мама, которую я знаю. Мама, которая работает медсестрой и носит форму лавандового цвета с бабочками. Мама, которая раз в месяц садится за кухонный стол и проверяет баланс чековой книжки.
Я удобнее устраиваюсь на кровати и рассматриваю страницу одного из журналов «Бунтарррок». Чудо-женщина[5] предупреждает мужчин не трогать ее, когда она идет по улице, если они не хотят получить кулаком в лицо. Я улыбаюсь. Как же мне хочется, чтобы она присутствовала на всех занятиях, где есть Митчелл Уилсон. Джоан Джетт мяукает, напоминая о своем ужине, и я заставляю себя собрать все обратно в коробку и убрать ее в мамин шкаф. Мне сложно объяснить, но каждый раз, когда я просматриваю мамину коробку, я чувствую себя лучше. Словно меня понимают. Что странно, ведь «Бунтаррркам» уже сто лет, и никто из девушек не знал меня. Но я жалею, что не знала их.
Бабуля помешана на петухах. Они повсюду: на кухонных полотенцах, тарелках, в виде керамических фигурок на кухонном подоконнике. У нее даже перечница и солонка в виде – угадайте кого? – петухов.
Я беру солонку в руку и вскидываю бровь, глядя на вечно дружелюбную улыбку петуха.
– Петухи действительно улыбаются? – я спрашиваю, посыпая гарнир из консервированных овощей солью.
– Конечно, – говорит бабуля, – они очень дружелюбные.
Дедушка просто ворчит и тыкает вилкой в куриный пирог от Stouffer’s.
– Сколько