Бриссон, ещё одну минуту… знаете… я слышал, что весьма богатые люди, из тех, что неравнодушны к искусству, помогают… словом, дают деньги на постановку пьесы… и…
– Не продолжайте, Эжен, я понял. Вам интересно, нет ли меценатов для тех, кто занят сочинительством? Боюсь, что вновь разочарую вас. Позволить себе писать романы может тот, кто не слишком озабочен добыванием хлеба насущного. И эти люди вовсе не нуждаются в помощи со стороны. Кстати, это ещё одна из причин, по которой вам следовало бы отказаться от своей одержимости. Если не ошибаюсь, вы служите в конторе?
Бланшар кивнул, горько поджав губы.
– Ну, вот вам и ответ. С утра до ночи вы принуждены ходить на службу иначе попросту протяните ноги. А для достойной книги требуется время и светлая голова, свободная от мысли, где раздобыть еды. И можете поверить, вряд ли найдётся желающий потратить деньги на издание. Хотя, я слыхал об одном человеке, но вам это не подойдёт.
– Вы… вы считаете меня таким бездарным, господин Бриссон?
– Нет, Эжен, дело не в вас. Речь о бароне Шарле Баретте. Он действительно бывает щедрым и, на мой взгляд, даже излишне щедрым. Но его страсть коллекционировать предметы искусства; будь то картины, скульптуры или книги, что вызывают исключительно скандальную славу. Сам он человек весьма благопристойный и ведёт вполне размеренную жизнь, и мне не понятна его страсть к собирательству такого рода. Говорят, что экземпляры в его коллекции, прекрасны по исполнению и абсолютно безнравственны по содержанию.
– Не может быть! Я совершенно сбит с толку! – Пробормотал Бланшар. – То есть, к примеру, книга могла бы вызвать интерес этого господина, если её сюжет будет непристойным?
– Да, друг мой, начисто лишённым условностей и морали. Но и для такого вида литературы тоже надобны и талант, и определённые знания, и жизненный опыт. У вас есть только крупица таланта и более ничего из перечисленного. Иначе, вы рискуете стать автором сборника дешёвеньких скабрёзных историй, на которые польстятся лишь мелкие служаки и уличные девицы, если вдруг озаботятся чтением.
– Да, вы правы, сударь. – Озадаченно протянул Бланшар, отходя от экипажа.
– Ну вот, хоть в чём-то вы наконец признали мою правоту. – Усмехнулся старик и кивнул кучеру, успевшему задремать, пока господа мололи языком.
– На улицу Шуазель, любезный.
Эжен с минуту постоял, словно задумавшись, но затем, подняв воротник как можно выше и сунув озябшие руки в карманы, быстро зашагал прочь. Чем ближе он подходил к заставе Пуассоньер, тем хуже освещались улицы. Свернув к бульвару Ля Шапель, он и вовсе оказался в темноте. Сырую мглу осеннего вечера, лишь изредка, нарушали скудные полоски света из приоткрытых дверей дешёвых забегаловок, или витрин лавок, что уставшие за день хозяева, ещё не закрыли ставнями. Но Бланшар слишком хорошо знал дорогу и не нуждался в ярком свете, или провожатом. В такой час, хотя бы не видно каким убогим и жалким