делаю.
– Решительно ничего?
– То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками.
– А муж?
– А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе.
– Так что вы как бы не замужем?
Велярская засмеялась.
– Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе.
– Как же?
– Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать.
Тумин крепче прижал ее руку к своей.
– Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева.
– Уже?…
Они засмеялись и пошли еще медленней.
– Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться?
– А почему бы нет?
– Как? В какой области?
– У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической.
– Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно.
– Очень мило! Если это будет забавно!
– Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать.
Тумин нахмурился.
– Вот, вот. Тут-то оно и начинается.
– Что начинается?
– Черта, через которую не перескочишь.
– Какая черта?
– Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные – особенно.
– Я не понимаю, про что вы говорите.
– Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается.
Велярская засмеялась.
– Это относится как к членам партии, так и не членам, да?
– Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится.
Велярская заглянула ему в лицо.
– Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата.
Тумин отвернулся.
– Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины.
Велярская отстранилась и высвободила руку.
– Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении.
Они подошли к подъезду.
Тумин прижал ее ручку к губам.
– Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду.
– Просите прощенья как следует.
Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик.
– Ну, простила. Звоните мне.
И скрылась за дверью.
Тумин постоял в задумчивости.
Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней.
– А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу.
Котелок засмеялся и вошел в подъезд.
XIV
Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк.
– Я к вам по