длинной жилистой рукой; мальчик снова бросился на врага и на этот раз, по всей видимости, сумел нанести ему довольно болезненный урон, поскольку тот перестал церемониться и со всей подростковой жестокостью сильно стукнул задыхающегося от слёз мальчика прямо по облезлому носу. В голове у того немедленно возникло въедливо звенящее гудение – как если бы там вдруг решил обосноваться огромнейший рой прибрежной мошкары; уши заложила тугая воздушная пробка. Во рту отчётливо появился привкус горячей соли, сразу же вслед за этим с дрожащей верхней губы обильно и сочно закапала липкая кровь. Всё происходящее теперь мальчик слышал глухо и издалека, словно из-под скрытых от постороннего глаза глубин материной подушки.
– …Пошёл вон отсюда, американский выкормыш!.. И скажи своей мамочке-шлюхе, что если ты будешь маячить у нас на глазах, то ни тебе, ни ей не поздоровится! Убирайтесь к своему ублюдку-папаше в Америку… Катитесь, ясно?! А дядю, если он не прекратит торговать на нашей воде, мы утопим…
V
Сквозь задранное веко в зрачок ярко бил пронзительный луч. Фотограф пришел в себя.
Повернув голову набок, он в первую очередь убедился, что рука его до сих пор сжимает жёсткий ворот насквозь мокрого демисезонного пальто. Некоторое время он, привыкая к свету, осознавал этот факт, и лишь после этого смог позволить себе оглядеться пристальней. Он, вместе со своим спасённым, спрыгнувшим с моста безумцем, теперь хрипло и натужно дышащим, лежал на песчаной отмели практически посредине неприветливой осенней реки. Берег отмели, густо усыпанный мелкой каменистой крошкой, то и дело окатывали пенистые волны, оставляющие грязноватые разводы пены на мелких камнях. Рядом с лежащими на земле людьми, упираясь в береговую кромку высоко задранным вытянутым носом, стоял белоснежный катер с государственной символикой нового всемирного сообщества; над водой низко стелилась сиреневатая дизельная дымка. Два человека в тёмно-серой форме, увидев, что фотограф очнулся, навели на него свои револьверы.
VI
…Через два дня вернулась с побережья мама. Дядя встретил её с оживлением, он – с каким-то тупым, необъяснимым безразличием. Суетящийся старик, приняв от матери какой-то толстый бумажный свёрток, с одобрительным смешком похлопал её по упругому низу живота и удалился в свой угол, где начал чем-то шелестеть, ворча при этом совершенно как старый, выживший из ума паршивый барбос.
Мама, как обычно, привезла много гостинцев и подарков – одежду, игрушки и, самое главное, она не забыла привезти плёнку для фотоаппарата. От всего привезённого весь пол скоро оказался усыпанным шуршащими разноцветными обёртками. Мать обнимала его и целовала мокрыми, испачканными яркой помадой губами, но он оставался замкнут, отвечая ей механически, без каких-либо выраженных чувств.
Приблизительно через месяц после возвращения мама стала хиреть. Она отчего-то уже не могла, как прежде, быстро и весело хлопотать по хозяйству и готовить им с дядей вкусную еду, и теперь на каждый обед у неё уходило всё больше и больше времени. Иногда