история является плодом фантазии автора, обернувшего страдания действующих лиц в прочный каркас, лишённый связи с реальностью. Описываемое Гофманом иллюзорно – оно пробуждает у читателя чувство жалости к обездоленному главному герою, продолжающему поступать согласно желаниям неразумных людей, воспринимающих действительность подобием игры.
Так ли отличается щелкунчик от представителей человеческого племени? Он не имеет права на личное мнение, а если и смеет о чём-то предполагать, это остаётся в рамках его внутреннего понимания правильного хода вещей. К одному из многих редко прислушиваются, если он не обладает способностью влиять на окружение. Даже имея задатки лидера и воинственного борца за права униженных, стремления щелкунчика изменить ситуацию заметны будут только тем, кто с ним заодно – прочие не оценят и не придадут значения, продолжая взирать на жизнь прежними глазами, не желая замечать творимых над ними бесчинств.
Гофман не зря начинает рассказ с детской непосредственности. Радужное ожидание получения подарков, приятные неожиданности и некоторое разочарование от немного разрушенных представлений от созерцания сломанной судьбы непритязательной игрушки. Не присутствуй в повествовании сострадательное женское начало, как не было бы отклика и со стороны читателя. Кто-то должен был протянуть обиженному руку помощи, в том числе и воинственно настроенному созданию, чьи порывы направлены на восстановление справедливости, а глаза закрыты пеленой отчаяния. Щелкунчику остаётся сочувствовать, желая ему одолеть мышиные полки, призвав на помощь соратников.
Гофман удивительно батален. Он даёт читателю сражение, в котором погибает множество второстепенных персонажей. Жертвы останутся обезличенными – никто не узнает их имён. Есть два участника конфликта, претендующие на большее, чем им полагается иметь. Они не обретут желаемого, поскольку их поступками руководит безрассудная ярость мести. Поступки одного объясняются обидой за приобретённое уродство, другой неистовствует согласно уродству врождённому. Оба стали порождением времени, приняв на себя огрехи предыдущих поколений. Они могли объединиться, если бы это не было противно пониманию обретения индивидуального счастья.
Сказка остаётся сказкой, покуда Гофман постоянно обращается к читателю, называя его ребёнком и гадая над его именем. Возможно и нет ничего в тексте, рассказанной Эрнстом, истории. Как знать, что скрывал от современников автор. Язвы лучше обнажаются при использовании якобы придуманных сказочных действий. И под детьми могут пониматься взрослые люди. Назови их хоть Вовами или Димами – они поймут и не станут возражать, ведь другие продолжат воспринимать сказку сказкой, а Вове и Диме вполне под силу позволить ощутить им сладость жизни, построив для них Конфетенбург, или горечь, столкнув лбами в угоду временных противоречий.
03.08.2016 (http://trounin.ru/hoffmann16)
Сьюзен Коллинз «Голодные игры»