и, как он там сказал – ах, да; весной находили, когда снег, куда их засовывали за отсутствием желания копать конкуренту могилу, или куда они сами засунулись, за отсутствием трезвости, таял. И весна являла миру, кто, где – и чем жил.
Да допустим же, что не труп в день; в неделю, хотя бы. Уже много. Север северной столицы, полярная ночь культурного апофеоза России, понятное дело, что не могла быть иной эпоха, коей отдан варварский приказ цивилизации – «голоси – во все глотки! перестраивайся – всеми черепами и свободными ручками, голодными ручками! ускоряйся, разгоняйся да не врежься… стой-стой-стой, я же сказал, не врежься!!!…» – и – грохот ниспадающих листов железа, эхом не отдается, ибо даже далеко-далёко не осталось стен. Я видел однажды, один лишь листок, с каким маниакальным звуком, отдирался от заброшенной фермы – последний лепесток Союза, остальные уже давно опали – и сейчас, когда представил грохот рухнувшей занавески, да во сколько невинных, а пусть и в чем-то виноватых, тел и душ вонзились, врезались отпущенные в свободный полет железные птицы-калеки, отчаянно жаждавшие вернуться на восток, но на первых метрах полета всё ж вынужденные считаться с вертикалью, с чарующим, слишком явно проступающим дном стремящейся к тебе – взаимно – бездны…
Да, труп в неделю – возможно.
Мы все ж таки спустились в овраг, его несильный уклон, ввиду свалки и опасности поскользнуться, да тоже ко дну какой-нибудь бездны прильнуть, пришлось пересекать аккуратно, старательно вновь – перешагивая, прыжками не разбавляя унылости медлительного передвижения; мы и ту, относительно ровную поверхность: всего каких-то семьдесят метров, чудом услышав кошкин говор, переходили минут восемь, а тут – аккуратным будь, семь раз отмерь, один раз…
Запнулся! – но, – Бог? – придержал меня за шиворот, я умудрился и футболкой зацепиться за какую-то палку; две беды, что нахлынули сразу, порой, взаимно уничтожаются.
Теперь меня населила доселе не наблюдаемая мной предельная аккуратность, хотя и оставалось лишь метр-полтора преодолеть, вот, всё; радостно глянул на солнце, ощутив под собой – так… проверил; да, – недвижимую ничем, твердую почву, солнце предпочло скрыться тучей, не «я не одето» каким-нибудь, а просто из презрения к существу человеческому, к этому жалкому, трусливому… что ж ты вообще тогда освещаешь вон те разноцветные стекла, раз такое всё из себя гордое, сверхчеловеческое!…
А тучи всё бились и бились за небо, каждый час-два переходило оно из рук в руки, лишь на минутки оставаясь самим собой, нещадно палимое добровольно выбранным солнцем.
Мы походили, недоумевая, по оврагу, пересекли его вдоль и поперек, и только потом обнаружили, что на той стороне, которая ближе всего как раз к домам, есть небольшая, естественная, пещерка, углубление в стене этой неуютной воронки от снаряда вечной стройки… хотя – это нам – небольшое, метр в высоту и три в ширину, а кошке,