вскочила, грациозно их не тормоша, не нарушая сна кошачьего младенца – и, встав на край одеяла, как хозяйка в двери квартиры, скалкой машущая, допустим, в сторону бывшего любовника своего, что вдруг приперся к ней, семейной – и шипела, поводя головой туда-сюда, на нас обоих.
В глазах – первобытная ярость, замечательный контраст! Я же, отскочив, стоял в полный рост и наблюдал эту картину маслом: стеклянные цветы, растущие как будто б из стенки этого оврага, этой пещеры чего-то древнего, бывшего, пусть и другими видами, иным количеством лап, хвостов, да и иными усами – и кошка отгоняет туземцев цивилизации от последнего очага сопротивления живого – нам…
Мы с Васей оглянули друг друга, и, каждый с разной стороны, довольные уже одной только этой разбавкой буднего дня, пустились вылезать из оврага; кошка провожала нас взглядом, пока не скрылась в пещере; но я чувствовал, что она все еще наблюдает, дьявольские глаза все плывут за нами, рассекая воздух – не угрозою, и не предостережением даже, но советом, напутствием, сигналом.
А была бы бездетная молодая кошка, допустим, кем-то выброшенная – я бы уже нес ее к ветеринару, на осмотр-прививки… или кот, молодой…
Пожали с Васей друг другу руки, на удивление крепко – возможно, сказался разбавленный хоть каким-то громом и первобытностью день, напомнивший, что и мы тоже – плоть и кровь – и разошлись, договорившись и о встрече назавтра: ведь что, в общем-то, ещё делать?
Кровь…! Я, сделав шагов лишь пятьдесят, вспомнил, задрал штанину на левой ноге, осмотрел голень – кожа обшарпана, четыре царапины зияют содранным, крови натекло не много, не критично, и уже не течет, но хоть подорожник – не помешал бы
Но тут и кота найти нельзя – какой уж подорожник!
Штанина вновь сокрыла боевую рану, но дернул резко, задев мясо державшими ткань пальцами, ногти как раз не стрижены – ощутил прилив боли, не сильной, но неожиданной, и этим – острой, не долгой, секунда-две – но секунды и расширили диапазон мгновений.
А каково было им, Тем – кто не бетон задевал, но в кого, может, в этом же самом месте, нет, чуть ближе к центру, потому как тогда – здесь и вовсе лес был, – осколок отскочил, а рядом – следовательно – взрыв, и нет времени подумать, что не «следовательно», а осколок – это следствие, ибо бежишь, забегаешь во двор, двор еще времен Петра, коли в центре и коли не повезло, и призрак, призрак передо мной…
Много здесь призраков. Завидев стекло возвысившихся, преимущественно – по окраинам города, башен, они, ну, из числа Застрявших, думают: это, наконец, за нами, это вертикальные мосты, по которым вскарабкаемся в небо, или в космос, или сначала в космос, а потом уж в небо, прогрессом доказав веру, а то больно уж зыбка эта космическая тьма, что-то есть за ней, пятым среди четырехмерного черного «я» вокруг!…
Боль совсем уж забылась, а тем более попятилась пред болью факта; я, не дойдя автобусной остановки, совершил полный оборот, люди, что стояли