возвращение, свернуть во мрак, в гости к желтым стенам и безумию, кружившему голубями куда боле страшными, чем вороны, над крышами их. С каких пор они кружат, вместо мирного попрошайничанья, что выискивают, кого высматривают? Не меня ли.
Непривычное для здешних дворов здание прямо посередине, хотелось отмерить, не равноудаленное ли от каждого жилого вокруг, но интерес потерялся еще на уровне созидания этой идеи. Тем более, привлекло иное: обычно именно эти, безымянные изящные горстки стройматериала, сложенного во что-то мнимой красоты ли ради, али из практической пользы, удалившемуся в себя обывателю неизвестной – изобилуют народным творчеством.
Маяковский с ЛЕФом, помнится, мечтал, что искусство выльется на улицы – что ж, во многом прав оказался; вот и дворник, которому, предполагаю, принадлежит право власти над пылью доброй половины дворов в округе, власть над пылью и грязью, важнейшими нашими следами, самыми заметными и не менее властными уже в свою очередь. Пыль – некогда кожа, грязь – всё остальное, чем пялюсь сейчас на желтый водоворот вокруг.
И дворник, в поддержку безумного фольклора, шел, метлу уверенно волоча по земле, да начитывал, удивляя блокадник-двор, стихотворение, местами – напевая, а иногда – забывая: «… наш путь! Стре-лой татарской древ-ней во-о-о-ли!… пронзил… нам! грудь!…», потом опять сбился, и вместе с еще не прозвучавшими строчками ушел, не обратив на меня внимания, на потеху голубям, пирующим последними, в преддверии ливня, солнечными лучами. Дворник, кстати, не был русским, но и я сейчас – не особо, ибо не мог, не мог вспомнить продолжения стихотворения, помнил только, что – это тот же! – кто «Кирпич, стекло, канава, свалка», ну, почти!…
Ведь поэзия наша, в ее звучании на современные рты, рты молодые, рты, жаждущие крови горячей и свою непременно обнажить, но не глоткой, а порезом скромненьким, ну, об осколок бетонной плиты ногу шваркнув, – слишком сытная поэзия из нас! Хоть бы чуть-чуть аскетизма добавили, не так чтоб в сапогах, но хоть в кроссах поношенных – остаться изваянием на прощальной постели. Хоть так бы.
Завидую дворнику. Он не факт что и слово «аскет» то знает, как минимум – на русском. А идет – и стихами подметает грешный наш асфальт.
Ведь нам, нам аскетизм – диета, нам – подкормить кошку, надоевшую богоборческим «мяу» – разбавить чан кармы щепоткою давным-давно не рисованного, – ибо сгинули уж тетрадки тоталитарной математики, невыносимой для любителей Ремарка, Экзюпери и Фицджеральда оголтелой гуманитарщины, – не рисованного плюсика; чтоб был, да светился улыбкой. Зияя застежкой в темноте. Возьмись да распахни, и вывалятся оттуда – все «ты», стремглав распустившиеся во все «она моя» жизни, во все блага её; откушайте, барин – о, нет, я не барин, какая я золотая молодежь, мы эту комнатку в кафе на пятерых арендовали, на пятерых эти суши-роллы-пицца-плазма-плойка-коктейли-лицадрузей-лицолюбимой-вайфай…
Недорого это на пятерых; мы, вообще – за коллективное!…
А кошки