техникой и вышли на поляну, на краю которой высилась огромная суковатая береза, густо, как комками сажи, залепленная грачиными гнездами.
Дергачев остановился и достал из кармана поджигной – к вырезанной из дерева пистолетной рукоятке проволокой была примотана короткая металлическая трубка, сплющенная с одного конца.
Присел на валежину и начал неспешно заряжать самопал-пугач.
– Далеко бьет? – поинтересовался Булат.
– До березы как раз и бьет, – улыбнулся Дергачев, прикрепил к затравочному отверстию поджигного несколько спичек и подпалил их.
Раздался громкий хлопок, за которым последовал плевок густого вонючего дыма.
– Есть! – Дергачев запихнул поджигной за пояс и побежал к дереву. Булат кинулся за ним.
На земле, среди корней, бился подстреленный грач.
– Зачем ты его?
– Как зачем? – недоуменного гаркнул Дергачев. – Сейчас есть его будем…
Дома Булат, конечно, ничего не рассказал родителям, только сообщил, что ужинать не будет, потому что ему нездоровится.
Пошел к себе в комнату, лег на кровать, отвернулся к стене и закрыл глаза. Больше всего сожалел о том, что зачем-то рассказал Дергачеву о том, что у его отца есть наградной пистолет, что он его возьмет тайком и они обязательно постреляют в лесу.
И ты берешь пугач (к нему привык),
к виску подносишь – он к виску приник,
смеешься ты: ведь он не убивает…
Но в принципе все точно так бывает:
его – к виску, а он к виску приник,
вся жизнь прошла за этот краткий миг,
все вспомнилось, что не было и было…
И темечко как бы к дождю заныло.
Затем обратно в стол его швырни:
он пригодится на другие дни.
Тебя холодный этот душ охватит –
на день-другой, глядишь, его и хватит.
Купи пугач, купи! Тебе не в труд.
Он безопасен. С ним не заберут.
Побалагуришь – и пройдет тоска…
…Все пугачи мы держим у виска!
Лифт остановился на четвертом этаже.
Дверь в квартиру открыла бабушка.
Взгляд ее, как всегда, выражал разочарование и сожаление одновременно. Разочарование от того, что внук совсем отбился от рук, а сожаление – о том, что бедный мальчик растет без отца, которого арестовали и, скорее всего, Шалико уже нет в живых (о том, что Шалва Степанович Окуджава был расстрелян в Свердловской городской тюрьме, стало известно лишь в 1954 году).
От этого взгляда Булату становилось невыносимо тоскливо. Ему еще острей начинало казаться, «что счастья никогда не было и было всегда это серое, тревожное, болезненное ожидание перемен».
Понурив голову, он проходил через заставленный шкафами, ящиками и ломаной мебелью коридор, садился к столу, начинал хлебать приготовленное варево, обжигался при этом, а потом шел к себе за шкаф делать уроки, но не делал их, конечно. Дождавшись, когда бабушка уснет