что-то сообщить. И разговор состоялся не девятого, а шестого, за десять дней до их отъезда из Штатов; она прибыла из Бостона в спешке, взволнованная, потому что получила известие: Милдред неожиданно заболела, случай неясный, возникли опасения, что путешествие придется отложить. Вскоре инцидент был исчерпан, ей сказали, что ничего серьезного не случилось, всего лишь несколько часов тревоги; поездка в Европу была названа не только допустимой, но и желательной переменой, которую доктор настоятельно рекомендует; и если старшей компаньонке и довелось несколько минут поговорить с врачом наедине, сам разговор не запомнился. Они обменялись заверениями во взаимном уважении, нейтральными словами о целительной силе Европы; и эта уверенность тона и незначительность слов – единственное, о чем она могла теперь сказать Милли.
– Слово чести, ничего особенного он мне не говорил. У меня нет от вас никаких секретов. Что заставляет подозревать такое? Я вообще забыла о том разговоре.
– Нет… вы никогда не говорили мне, – ответила Милли. – Я не имела в виду ничего подобного. За те сутки, когда я плохо себя чувствовала, естественно, вы могли что-то обсуждать с ним. То есть когда мне стало лучше – непосредственно перед вашим отъездом домой.
Миссис Стрингем недоумевала:
– А кто сказал вам, что мы с ним виделись?
– Сам он не говорил и позднее не написал мне об этом. Мы сейчас впервые это упоминаем. И вот в этом-то и дело! – заявила Милли. Ее лицо и голос на мгновение изменились, выдавая то, чего компаньонка не знала, что смутно чувствовала как некую тайну и что теперь начинало выплывать на свет; но почему это так важно?
– Но если он ничего вам не доверил, значит, и говорить не о чем, – улыбнулась девушка.
– Я не была предметом его доверительности, и он ничего мне не сообщал. Но в чем дело? Вы себя плохо чувствуете?
Миссис Стрингем сказала чистую правду, хотя и не стала упоминать о своей прогулке вслед за Милли и о том, как видела ее рискованный выбор места на скале. Девушка обратила к ней вечно бледное лицо, на сей раз озаренное внутренней энергией. На губах играла все та же непонятная полуулыбка.
– Не знаю, просто мне пришла в голову одна идея. Захотелось все выяснить.
Миссис Стрингем сочувственно взглянула на девушку:
– Вы в беде? Вам больно?
– Вовсе нет. Но я иногда думаю…
– Да, – настойчиво спросила компаньонка, – думаете о чем?
– Ну, я и сама не знаю, как сказать.
Миссис Стрингем всматривалась в ее лицо.
– Сказать что? Не о боли?
– Обо всем. Обо всем, что у меня есть.
– У вас есть все, так что выбор, о чем сказать, весьма широк, – мягко, почти нежно произнесла старшая дама.
– Я имею в виду, надолго ли у меня все это?
Ее поведение озадачило компаньонку, которая была тронута, глубоко и искренне тронута беспомощной грацией и непредсказуемым настроением девушки, но одновременно досадовала, потому что